Неточные совпадения
Нянька
была единственным
человеком, который пролил тихие слезы над гробом усопшей. После похорон, за обедом, Иван Акимович Самгин сказал краткую и благодарную речь о
людях, которые
умеют жить, не мешая ближним своим. Аким Васильевич Самгин, подумав, произнес...
Додуматься до этого
было приятно; просмотрев еще раз ход своих мыслей, Клим поднял голову и даже усмехнулся, что он — крепкий
человек и
умеет преодолевать неприятности быстро.
Снова начали
петь, и снова Самгину не верилось, что бородатый
человек с грубым лицом и красными кулаками может
петь так
умело и красиво. Марина
пела с яростью, но детонируя, она широко открывала рот, хмурила золотые брови, бугры ее грудей неприлично напрягались.
Особенно ценным в Нехаевой
было то, что она
умела смотреть на
людей издали и сверху. В ее изображении даже те из них, о которых почтительно говорят, хвалебно пишут, становились маленькими и незначительными пред чем-то таинственным, что она чувствовала. Это таинственное не очень волновало Самгина, но ему
было приятно, что девушка, упрощая больших
людей, внушает ему сознание его равенства с ними.
Когда мысли этого цвета и порядка являлись у Самгина, он хорошо чувствовал, что вот это — подлинные его мысли, те, которые действительно отличают его от всех других
людей. Но он чувствовал также, что в мыслях этих
есть что-то нерешительное, нерешенное и робкое. Высказывать их вслух не хотелось. Он
умел скрывать их даже от Лидии.
— Достоевский обольщен каторгой. Что такое его каторга? Парад. Он инспектором на параде, на каторге-то
был. И всю жизнь ничего не
умел писать, кроме каторжников, а праведный
человек у него «Идиот». Народа он не знал, о нем не думал.
«Но эти слова говорят лишь о том, что я
умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже не достойна меня. Мне пора
быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с
людей павлиньи перья, это
будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а не для игры друг с другом».
Он вызывал впечатление крепкого, надежного
человека, который привык и
умеет делать все так же осторожно и уверенно, как он
ест.
Когда она начала
есть, Клим подумал, что он впервые видит
человека, который
умеет есть так изящно, с таким наслаждением, и ему показалось, что и все только теперь дружно заработали вилками и ножами, а до этой минуты в зале
было тихо.
— Он
был добрый. Знал — все, только не
умеет знать себя. Он сидел здесь и там, — женщина указала рукою в углы комнаты, — но его никогда не
было дома. Это
есть такие
люди, они никогда не
умеют быть дома, это
есть — русские, так я думаю. Вы — понимаете?
«Да, здесь
умеют жить», — заключил он, побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных
людей, которые хорошо
были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну свою знали, точно книгу стихов любимого поэта.
Его стройная фигура и сухое лицо с небольшой темной бородкой; его не сильный, но внушительный голос, которым он всегда
умел сказать слова, охлаждающие излишний пыл, — весь он казался
человеком, который что-то знает, а может
быть, знает все.
— Потому что — авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и — погибает? Это — неверно. Во-первых — не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно
умело подготовленной атаки, а во-вторых — удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой вопрос: я не хочу гражданской войны, но помогал и, кажется,
буду помогать
людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно. Не согласен я с ними, не люблю, но, представь, — как будто уважаю и даже…
И вот эта чувственная, разнузданная бабенка заставляет слушать ее, восхищаться ею сотни
людей только потому, что она
умеет петь глупые песни, обладает способностью воспроизводить вой баб и девок, тоску самок о самцах.
— Нет — глупо! Он — пустой. В нем все — законы, все — из книжек, а в сердце — ничего, совершенно пустое сердце! Нет, подожди! — вскричала она, не давая Самгину говорить. — Он — скупой, как нищий. Он никого не любит, ни
людей, ни собак, ни кошек, только телячьи мозги. А я живу так:
есть у тебя что-нибудь для радости? Отдай, поделись! Я хочу жить для радости… Я знаю, что это —
умею!
Чтение художественной литературы
было его насущной потребностью, равной привычке курить табак. Книги обогащали его лексикон, он
умел ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных одежд одной и той же мысли у разных авторов, и особенно ему нравилось находить общее в
людях, казалось бы, несоединимых. Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое почти всегда переходило в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
«Красива,
умела одеться, избалована вниманием мужчин. Книжной мудростью не очень утруждала себя. Рациональна. Правильно оценила отца и хорошо выбрала друга, — Варавка
был наиболее интересный
человек в городе. И — легко “делал деньги”»…
«Он
был проницателен,
умел разбираться в
людях».
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь
умеет шлифовать
людей. Странный день прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу,
буду писать мемуары или — роман».
Неточные совпадения
Стародум. Надлежало образумиться. Не
умел я остеречься от первых движений раздраженного моего любочестия. Горячность не допустила меня тогда рассудить, что прямо любочестивый
человек ревнует к делам, а не к чинам; что чины нередко выпрашиваются, а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее
быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Г-жа Простакова. Без наук
люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою
был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не
умел грамоте, а
умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом
был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Осматривание достопримечательностей, не говоря о том, что всё уже
было видено, не имело для него, как для Русского и умного
человека, той необъяснимой значительности, которую
умеют приписывать этому делу Англичане.
Поэтому Вронский при встрече с Голенищевым дал ему тот холодный и гордый отпор, который он
умел давать
людям и смысл которого
был таков: «вам может нравиться или не нравиться мой образ жизни, но мне это совершенно всё равно: вы должны уважать меня, если хотите меня знать».
— Мы здесь не
умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым
человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь,
выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо
было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.