Неточные совпадения
Он преподавал русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое ухо старика было меньше правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на это, он не сразу
убедился в разномерности ушей учителя.
Мальчики считали, что Недоделанный учит весело, Клим находил его глупым, злым и
убеждался, что
в гимназии учиться скучнее и труднее, чем у Томилина.
Почти
в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди
в потертых мундирах смотрели на него так, как будто он был виноват
в чем-то пред ними. И хотя он скоро
убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела
в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Клим шел во флигель тогда, когда он узнавал или видел, что туда пошла Лидия. Это значило, что там будет и Макаров. Но, наблюдая за девушкой, он
убеждался, что ее притягивает еще что-то, кроме Макарова. Сидя где-нибудь
в углу, она куталась, несмотря на дымную духоту,
в оранжевый платок и смотрела на людей, крепко сжав губы, строгим взглядом темных глаз. Климу казалось, что
в этом взгляде да и вообще во всем поведении Лидии явилось нечто новое, почти смешное, какая-то деланная вдовья серьезность и печаль.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела
в книгу. Правая рука ее блуждала
в воздухе, этой рукой, синеватой
в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела
убедиться в том, что существует.
Он не помнил, когда она ушла, уснул, точно убитый, и весь следующий день прожил, как во сне, веря и не веря
в то, что было. Он понимал лишь одно:
в эту ночь им пережито необыкновенное, неизведанное, но — не то, чего он ждал, и не так, как представлялось ему. Через несколько таких же бурных ночей он
убедился в этом.
Раздражали опечатки; было обидно
убедиться, что некоторые фразы многословны и звучат тяжело, иные слишком высокопарны, и хотя
в общем тон очерка солиден, но есть
в нем что-то чужое, от ворчливых суждений Инокова.
А может быть, это делается для того, чтоб он
убедился в своем праве не соединяться ни с кем?
— Пощупали вас жандармы и
убедились в политической девственности вашей, да?
В конце концов Сомова оставила
в нем неприятное впечатление. И неприятно было, что она, свидетель детских его дней, будет жить у Варвары, будет, наверное, посещать его. Но он скоро
убедился, что Сомова не мешает ему, она усердно готовилась на курсы Герье, шариком каталась по Москве, а при встречах с ним восхищенно тараторила...
Что Любаша не такова, какой она себя показывала, Самгин
убедился в этом, присутствуя при встрече ее с Диомидовым. Как всегда, Диомидов пришел внезапно и тихо, точно из стены вылез. Волосы его были обриты и обнаружили острый череп со стесанным затылком, большие серые уши без мочек. У него опухло лицо, выкатились глаза, белки их пожелтели, а взгляд был тоскливый и невидящий.
Клим был уверен, что он не один раз
убеждался: «не было мальчика», и это внушало ему надежду, что все, враждебное ему, захлебнется словами, утонет
в них, как Борис Варавка
в реке, а поток жизни неуклонно потечет
в старом, глубоко прорытом русле.
За три недели, одиноко прожитых им
в квартире Варвары, он
убедился, что Любаша играет роль более значительную, чем он приписывал ей. Приходила нарядная дама под вуалью, с кружевным зонтиком
в руках, она очень расстроилась и, кажется, даже испугалась, узнав, что Сомова арестована. Ковыряя зонтиком пол, она нервно сказала...
— Но, знаете, я — довольна;
убедилась, что сцена — не для меня. Таланта у меня нет. Я поняла это с первой же пьесы, как только вышла на сцену. И как-то неловко изображать
в Костроме горести глупых купчих Островского, героинь Шпажинского, французских дам и девиц.
Она очень легко
убеждалась, что Константин Леонтьев такой же революционер, как Михаил Бакунин, и ее похвалы уму и знаниям Клима довольно быстро приучили его смотреть на нее, как на оселок, об который он заостряет свои мысли. Но являлись моменты и разноречий с нею, первый возник на дебюте Алины Телепневой
в «Прекрасной Елене».
Подсчитав все маленькие достоинства Варвары, он не внес
в свое отношение к ней ничего нового, но чувство недоверия заставило его присматриваться к ней более внимательно, и скоро он
убедился, что это испытующее внимание она оценивает как любовь.
Хотелось затиснуть жизнь
в свои слова, и было обидно
убедиться, что все грустное, что можно сказать о жизни, было уже сказано и очень хорошо сказано.
И еще раз
убеждался в том, как много люди выдумывают, как они, обманывая себя и других, прикрашивают жизнь. Когда Любаша, ухитрившаяся побывать
в нескольких городах провинции, тоже начинала говорить о росте революционного настроения среди учащейся молодежи, об успехе пропаганды марксизма, попытках организации рабочих кружков, он уже знал, что все это преувеличено по крайней мере на две трети. Он был уверен, что все человеческие выдумки взвешены
в нем, как пыль
в луче солнца.
Исполняя поручения патрона, Самгин часто ездил по Московской области и
убеждался, что
в нескольких десятках верст от огромного, бурно кипевшего котла Москвы,
в маленьких уездных городах, течет не торопясь другая, простецкая жизнь.
Через несколько дней Самгин
убедился, что
в Москве нет людей здравомыслящих, ибо возмущенных убийством министра он не встретил. Студенты расхаживали по улицам с видом победителей. Только
в кружке Прейса к событию отнеслись тревожно; Змиев, возбужденный до дрожи
в руках, кричал...
Самгин слушал, улыбаясь и не находя нужным возражать Кумову. Он — пробовал и
убедился, что это бесполезно: выслушав его доводы, Кумов продолжал говорить свое, как человек, несокрушимо верующий, что его истина — единственная. Он не сердился, не обижался, но иногда слова так опьяняли его, что он начинал говорить как-то судорожно и уже совершенно непонятно; указывая рукой
в окно, привстав, он говорил с восторгом, похожим на страх...
В три дня Самгин
убедился, что смерть Сипягина оживила и обрадовала людей значительно более, чем смерть Боголепова. Общее настроение показалось ему сродным с настроением зрителей
в театре после первого акта драмы, сильно заинтересовавшей их.
Разъезжая по делам патрона и Варавки, он брал различные поручения Алексея Гогина и других партийцев и по тому, как быстро увеличивалось количество поручений,
убеждался, что связи партий
в московском фабричном районе растут.
Заседали у Веры Петровны, обсуждая очень трудные вопросы о борьбе с нищетой и пагубной безнравственностью нищих. Самгин с недоумением, не совсем лестным для этих людей и для матери,
убеждался, что она
в обществе «Лишнее — ближнему» признана неоспоримо авторитетной
в практических вопросах. Едва только добродушная Пелымова, всегда торопясь куда-то, давала слишком широкую свободу чувству заботы о ближних, Вера Петровна говорила
в нос, охлаждающим тоном...
Все это приняло
в глазах Самгина определенно трагикомический характер, когда он
убедился, что верхний этаж дома, где жил овдовевший доктор Любомудров, — гнездо людей другого типа и, очевидно, явочная квартира местных большевиков.
Самгин взглянул на задок саней и
убедился, что номера на санях нет и четверым
в этих узеньких санках не поместиться.
Самгин приостановился, пошел тише, у него вспотели виски. Он скоро
убедился, что это — фонари, они стоят на панели у ворот или повешены на воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было стрелять
в человека, который поравняется с фонарем.
«Подозревает во мне крупного деятеля и хочет
убедиться в этом», — решил Самгин, и его антипатия к Дронову взогрелась до отвращения к нему.
Самгин был ошеломлен и окончательно
убедился в безумии полковника. Он поправил очки, придумывая — что сказать? Но Васильев, не ожидая, когда он заговорит, продолжал...
Самгин постоял
в саду часа полтора и
убедился, что средний городской обыватель чего-то побаивается, но обезьянье любопытство заглушает его страх. О политическом значении события эти люди почти не говорят, может быть, потому, что не доверяют друг другу, опасаются сказать лишнее.
Было досадно
убедиться, что такая,
в сущности, некрасивая маленькая женщина, грубо, точно дешевая кукла, раскрашенная, может заставить слушать ее насмешливо печальную песню, ненужную, как огонь, зажженный среди ясного дня.
Эта философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и
в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался,
убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.
Но, уступая «дурочке», он шел, отыскивал разных людей, передавал им какие-то пакеты, а когда пытался дать себе отчет, зачем он делает все это, — ему казалось, что, исполняя именно Любашины поручения, он особенно
убеждается в несерьезности всего, что делают ее товарищи. Часто видел Алексея Гогина. Утратив щеголеватую внешность, похудевший, Гогин все-таки оставался похожим на чиновника из банка и все так же балагурил.
Он чувствовал, что пустота дней как бы просасывается
в него, физически раздувает, делает мысли неуклюжими. С утра, после чая, он запирался
в кабинете, пытаясь уложить
в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И с досадой
убеждался, что слова не показывают ему того, что он хотел бы видеть, не показывают, почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так же антипатичен, как дворник Николай, а вот товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
Поцеловав его, она соскочила с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее остался запах духов и на ночном столике браслет с красными камешками. Столкнув браслет пальцем
в ящик столика, Самгин закурил папиросу, начал приводить
в порядок впечатления дня и тотчас
убедился, что Дуняша, среди них, занимает ничтожно малое место. Было даже неловко
убедиться в этом, — он почувствовал необходимость объясниться с самим собою.
Нашел папку с коллекцией нелегальных открыток, эпиграмм, запрещенных цензурой стихов и, хмурясь, стал пересматривать эти бумажки. Неприятно было
убедиться в том, как все они пресны, ничтожны и бездарны
в сравнении с тем, что печатали сейчас юмористические журналы.
Самгин был уверен, что настроением Безбедова живут сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно, из антипатии к нему, для того, чтоб еще раз
убедиться в его глупости, стал расспрашивать его: что же он думает? Но Безбедов побагровел, лицо его вспухло, белые глаза свирепо выкатились; встряхивая головой, растирая ладонью горло, он спросил...
В то же время, наблюдая жизнь города, он
убеждался, что процесс «успокоения», как туман, поднимается снизу, от земли, и что туман этот становится все гуще, плотнее.
— Сатира, карикатура… Хм? Ну — и ладно, дело не
в этом, а
в том, что вот я не могу понять себя. Понять — значит поймать. — Он хрипло засмеялся. — Я привык выдумывать себя то — таким, то — эдаким, а —
в самом-то деле: каков я? Вероятно — ничтожество, но —
в этом надобно
убедиться. Пусть обидно будет, но надобно твердо сказать себе: ты — ничтожество и — сиди смирно!
Время двигалось уже за полдень. Самгин взял книжку Мережковского «Грядущий хам», прилег на диван, но скоро
убедился, что автор, предвосхитив некоторые его мысли, придал им дряблую, уродующую форму. Это было досадно. Бросив книгу на стол, он восстановил
в памяти яркую картину парада женщин
в Булонском лесу.
«Я не мало встречал болтунов, иногда они возбуждали у меня чувство, близкое зависти. Чему я завидовал? Уменью связывать все противоречия мысли
в одну цепь, освещать их каким-то одним своим огоньком.
В сущности, это насилие над свободой мысли и зависть к насилию — глупа. Но этот…» — Самгин был неприятно удивлен своим открытием, но чем больше думал о Тагильском, тем более
убеждался, что сын трактирщика приятен ему. «Чем? Интеллигент
в первом поколении? Любовью к противоречиям? Злостью? Нет. Это — не то».
С мыслями, которые очень беспокоили его, Самгин не привык возиться и весьма легко отталкивал их. Но воспоминания о Тагильском держались
в нем прочно, он пересматривал их путаницу охотно и
убеждался, что от Тагильского осталось
в нем гораздо больше, чем от Лютова и других любителей пестренькой домашней словесности.
В течение ближайших дней он
убедился, что действительно ему не следует жить
в этом городе. Было ясно:
в адвокатуре местной, да, кажется, и у некоторых обывателей, подозрительное и враждебное отношение к нему — усилилось. Здоровались с ним так, как будто, снимая шапку, оказывали этим милость, не заслуженную им. Один из помощников, которые приходили к нему играть
в винт, ответил на его приглашение сухим отказом. А Гудим, встретив его
в коридоре суда, крякнул и спросил...
Дронов замолчал, ощупывая грудь, так, как будто
убеждался в целости боковых карманов.
Клим Иванович Самгин говорил и, слушая свою речь,
убеждался, что он верует
в то, что говорит, и, делая паузы, быстро соображал...
Кошмарное знакомство становилось все теснее и тяжелей. Поручик Петров сидел плечо
в плечо с Климом Самгиным, хлопал его ладонью по колену, толкал его локтем, плечом, радовался чему-то, и Самгин
убеждался, что рядом с ним — человек ненормальный, невменяемый. Его узенькие, монгольские глаза как-то неестественно прыгали
в глазницах и сверкали, точно рыбья чешуя. Самгин вспомнил поручика Трифонова, тот был менее опасен, простодушнее этого.
В Елене он чего-то недосмотрел, и было очень неприятно
убедиться в этом: считая ее глуповатой, он, возможно, был с нею более откровенен, чем следовало.
Он не однажды
убеждался в бесплодности демонстраций и вообще массовых действий.
Дронов существовал для него только
в те часы, когда являлся пред ним и рассказывал о многообразных своих делах, о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной бумаги, он вообще покупал, продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым
в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув
в этот театр, Самгин
убедился, что юмор сведен был к случаю с одним нотариусом, который на глазах своей жены обнаружил
в портфеле у себя панталоны какой-то дамы.