Неточные совпадения
В комнате, ярко освещенной большой висячей лампой, полулежала в широкой постели, среди множества подушек, точно в сугробе снега, черноволосая женщина с большим носом и огромными
глазами на темном лице.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел
на Клима, прищуривая
темные, неласковые
глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
По вечерам к ней приходил со скрипкой краснолицый, лысый адвокат Маков, невеселый человек в
темных очках; затем приехал
на трескучей пролетке Ксаверий Ржига с виолончелью, тощий, кривоногий, с
глазами совы
на костлявом, бритом лице, над его желтыми висками возвышались, как рога, два серых вихра.
Но с этого дня он заболел острой враждой к Борису, а тот, быстро уловив это чувство, стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый шаг, каждое слово Клима. Прогулка
на пароходе, очевидно, не успокоила Бориса, он остался таким же нервным, каким приехал из Москвы, так же подозрительно и сердито сверкали его
темные глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь,
темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные руки; растопыривая пальцы, эти руки хватались за лед
на краю, лед обламывался и хрустел. Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая голова с огромными
глазами на окровавленном лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные руки. Клим слышал хриплый вой...
Она стала угловатой,
на плечах и бедрах ее высунулись кости, и хотя уже резко обозначились груди, но они были острые, как локти, и неприятно кололи
глаза Клима; заострился нос,
потемнели густые и строгие брови, а вспухшие губы стали волнующе яркими.
Клим подошел к дяде, поклонился, протянул руку и опустил ее: Яков Самгин, держа в одной руке стакан с водой, пальцами другой скатывал из бумажки шарик и, облизывая губы, смотрел в лицо племянника неестественно блестящим взглядом серых
глаз с опухшими веками. Глотнув воды, он поставил стакан
на стол, бросил бумажный шарик
на пол и, пожав руку племянника
темной, костлявой рукой, спросил глухо...
Клим шел во флигель тогда, когда он узнавал или видел, что туда пошла Лидия. Это значило, что там будет и Макаров. Но, наблюдая за девушкой, он убеждался, что ее притягивает еще что-то, кроме Макарова. Сидя где-нибудь в углу, она куталась, несмотря
на дымную духоту, в оранжевый платок и смотрела
на людей, крепко сжав губы, строгим взглядом
темных глаз. Климу казалось, что в этом взгляде да и вообще во всем поведении Лидии явилось нечто новое, почти смешное, какая-то деланная вдовья серьезность и печаль.
Пролежав в комнате Клима четверо суток,
на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, —
глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися
глазами; губы его,
потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
Он был сконфужен, смотрел
на Клима из
темных ям под
глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима...
Он закрыл
глаза, и, утонув в
темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения.
На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Ушли. Луна светила в открытое окно. Лидия, подвинув к нему стул, села, положила локти
на подоконник. Клим встал рядом. В синеватом сумраке четко вырезался профиль девушки, блестел ее
темный глаз.
Быстро
темнело. В синеве, над рекою, повисли
на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в
темной воде масляными каплями.
На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися
глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли
на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Говорила она тихо, смотрела
на Клима ласково, и ему показалось, что
темные глаза девушки ожидают чего-то, о чем-то спрашивают. Он вдруг ощутил прилив незнакомого ему, сладостного чувства самозабвения, припал
на колено, обнял ноги девушки, крепко прижался лицом.
Говоря, Спивак как будто прислушивалась к своим словам,
глаза ее
потемнели, и чувствовалось, что говорит она не о том, что думает, глядя
на свой живот.
И, улыбаясь
темными глазами, она заговорила настолько оживленно, тепло, что Клим посмотрел
на нее с удивлением: как будто это не она, несколько минут тому назад, сухо отчитывалась.
Темные глаза ее скользили по лицам людей, останавливаясь то
на одном, то
на другом, но всегда ненадолго и так, как будто она только сейчас заметила эти лица.
Вот, наконец, над старыми воротами изогнутая дугою вывеска: «Квасное заведение». Самгин вошел
на двор, тесно заставленный грудами корзин, покрытых снегом; кое-где сквозь снег торчали донца и горлышки бутылок; лунный свет отражался в
темном стекле множеством бесформенных
глаз.
Дьякон углубленно настраивал гитару. Настроив, он встал и понес ее в угол, Клим увидал пред собой великана, с широкой, плоской грудью, обезьяньими лапами и костлявым лицом Христа ради юродивого, из
темных ям
на этом лице отвлеченно смотрели огромные, водянистые
глаза.
Клим все еще улыбался, уверенно ожидая смешного, а дьякон, выкатив
глаза, глядя в стену,
на темную гравюру в золотой раме, гудел...
И часто бывало так, что взволнованный ожиданием или чем-то иным неугомонный человек, подталкиваемый их локтями, оказывался затисканным во двор. Это случилось и с Климом. Чернобородый человек посмотрел
на него хмурым взглядом
темных глаз и через минуту наступил каблуком
на пальцы ноги Самгина. Дернув ногой, Клим толкнул его коленом в зад, — человек обиделся...
Вслед за этим он втолкнул во двор Маракуева, без фуражки, с растрепанными волосами, с
темным лицом и засохшей рыжей царапиной от уха к носу. Держался Маракуев неестественно прямо, смотрел
на Макарова тусклым взглядом налитых кровью
глаз и хрипло спрашивал сквозь зубы...
Светлые его волосы свалялись
на голове комьями овечьей шерсти; один
глаз затек
темной опухолью, а другой, широко раскрытый и мутный, страшно вытаращен. Он был весь в лохмотьях, штанина разорвана поперек, в дыре дрожало голое колено, и эта дрожь круглой кости, обтянутой грязной кожей, была отвратительна.
В кухне
на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее
на лицо себе,
на опухший
глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее
темных пятен.
И — остановился, видя, что девушка, закинув руки за голову, смотрит
на него с улыбкой в
темных глазах, — с улыбкой, которая снова смутила его, как давно уже не смущала.
Сегодня она была особенно похожа
на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо с горячим взглядом
темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью с голубыми цветами.
На эстраду мелкими шагами, покачиваясь, вышла кривобокая старушка, одетая в
темный ситец, повязанная пестреньким, заношенным платком, смешная, добренькая ведьма, слепленная из морщин и складок, с тряпичным, круглым лицом и улыбчивыми, детскими
глазами.
Самгину казалось, что воздух
темнеет, сжимаемый мощным воем тысяч людей, — воем, который приближался, как невидимая
глазу туча, стирая все звуки, поглотив звон колоколов и крики медных труб военного оркестра
на площади у Главного дома. Когда этот вой и рев накатился
на Клима, он оглушил его, приподнял вверх и тоже заставил орать во всю силу легких...
День, с утра яркий, тоже заскучал, небо заволокли ровным слоем сероватые, жидкие облака, солнце, прикрытое ими, стало, по-зимнему, тускло-белым, и рассеянный свет его утомлял
глаза. Пестрота построек поблекла, неподвижно и обесцвеченно висели бесчисленные флаги, приличные люди шагали вяло. А голубоватая, скромная фигура царя,
потемнев, стала еще менее заметной
на фоне крупных, солидных людей, одетых в черное и в мундиры, шитые золотом, украшенные бляшками орденов.
Муж ее, полуодетый, лежал
на ковре, под окном, сухо покашливал и толкал взад-вперед детскую коляску, в коляске шевелился большеголовый ребенок, спокойно,
темными глазами изучая небо.
Он, как бы для контраста с собою, приводил слесаря Вараксина, угрюмого человека с черными усами
на сером, каменном лице и с недоверчивым взглядом
темных глаз, глубоко запавших в глазницы.
— Здравствуй, — сказала она тихо и безрадостно, в
темных глазах ее Клим заметил только усталость. Целуя руку ее, он пытливо взглянул
на живот, но фигура Лидии была девически тонка и стройна. В сани извозчика она села с Алиной, Самгин, несколько обиженный встречей и растерявшийся, поехал отдельно, нагруженный картонками, озабоченный тем, чтоб не растерять их.
Только один из воров, седовласый человек с бритым лицом актера, с дряблым носом и усталым взглядом
темных глаз, неприлично похожий
на одного из членов суда, настойчиво, но безнадежно пытался выгородить своих товарищей.
В пестрой ситцевой рубахе, в измятом, выцветшем пиджаке, в ботинках, очень похожих
на башмаки деревенской бабы, он имел вид небогатого лавочника. Волосы подстрижены в скобку, по-мужицки; широкое, обветренное лицо с облупившимся носом густо заросло
темной бородою, в
глазах светилось нечто хмельное и как бы даже виноватое.
В столовой, у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с
темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине
на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся
на спине горбом, воротник наехал
на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув
на него плоскими
глазами...
Лицо у него было
темное, как бывает у белокожих северян, долго живших
на юге,
глаза ясные, даже как будто веселые.
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил дверь, свет лампы упал
на зеркало, и в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя
темными пятнами
на месте
глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв руки, держась за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
На руке своей Клим ощутил слезы.
Глаза Варвары неестественно дрожали, казалось — они выпрыгнут из глазниц. Лучше бы она закрыла их. Самгин вышел в
темную столовую, взял с буфета еще не совсем остывший самовар, поставил его у кровати Варвары и, не взглянув
на нее, снова ушел в столовую, сел у двери.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал
на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив
глаза, утонувшие в
темных ямах, непонятливо смотрит
на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
— Вы — оптимист, — возражал ему большой, толстогубый Тарасов, выдувая в как ф, грозя пальцем и разглядывая Змиева неподвижным, мутноватым взглядом
темных глаз. — Что значит: Россия пробуждается? Ну, признаем, что у нас завелся еще двуглавый орел в лице двух социалистических, скажем, партий. Но — это не
на земле, а над землей.
Пред Самгиным над столом возвышалась точно отрезанная и уложенная
на ладони голова, знакомое, но измененное лицо, нахмуренное, с крепко сжатыми губами; в
темных глазах — напряжение человека, который читает напечатанное слишком неясно или мелко.
— Да, — невольно сказал Самгин, видя, что
темные глуповатые
глаза взмокли и как будто тают. К его обиде
на этого человека присоединилось удивление пред исповедью Митрофанова. Но все-таки эта исповедь немножко трогала своей несомненной искренностью, и все-таки было лестно слышать сердечные изъявления Митрофанова; он стал менее симпатичен, но еще более интересен.
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал
на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим
на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в
темных глазницах сверкали маленькие, узкие
глаза.
Он был, видимо, очень здоров, силен, ходил как-то особенно твердо;
на его смугловатом лице блестели
темные глаза, узкие, они казались саркастически прищуренными. После нескольких столкновений с ним Самгин спросил жену...
Две комнаты своей квартиры доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому человеку с рыжеватой бородкой, детскими
глазами и походкой болотной птицы, другую — Флерову, человеку лет сорока, в пенсне
на остром носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой,
темной бородкой.
А Гапон проскочил в большую комнату и забегал, заметался по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые,
темное лицо судорожно передергивалось, но
глаза были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные волосы
на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно.
На плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его были так длинны, что покрывали кисти рук. Бегая по комнате, он хрипло выкрикивал...
Лицо его обросло
темной, густой бородкой, глазницы углубились, точно у человека, перенесшего тяжкую болезнь, а
глаза блестели от радости, что он выздоровел. С лица похожий
на монаха, одет он был, как мастеровой; ноги, вытянутые
на средину комнаты, в порыжевших, стоптанных сапогах, руки, сложенные
на груди,
темные, точно у металлиста, он — в парусиновой блузе, в серых, измятых брюках.
Она опустилась в кресло и с минуту молчала, разглядывая Самгина с неопределенной улыбкой
на губах, а
темные глаза ее не улыбались. Потом снова начала чадить словами, точно головня горьким дымом.
Пришел длинный и длинноволосый молодой человек с шишкой
на лбу, с красным, пышным галстуком
на тонкой шее; галстук, закрывая подбородок, сокращал, а пряди
темных, прямых волос уродливо суживали это странно-желтое лицо,
на котором широкий нос казался чужим.
Глаза у него были небольшие, кругленькие, говоря, он сладостно мигал и улыбался снисходительно.
Издали по коридору медленно плыла Алина. В расстегнутой шубке, с шалью
на плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин почувствовал, что уговаривать ее бесполезно: лицо у нее было окостеневшее,
глаза провалились в
темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.