Неточные совпадения
Заметив, что Дронов называет голодного червя — чевряком, чреваком, чревоедом, Клим не поверил ему. Но, слушая таинственный шепот, он
с удивлением видел пред собою другого мальчика, плоское лицо нянькина внука становилось красивее, глаза его не бегали, в зрачках разгорался голубоватый огонек
радости, непонятной Климу. За ужином Клим передал рассказ Дронова отцу, — отец тоже непонятно обрадовался.
Уклоняясь от игр, он угрюмо торчал в углах и,
с жадным напряжением следя за Борисом, ждал, как великой
радости, не упадет ли Борис, не ушибется ли?
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен
с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от
радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Катин заговорил тише, менее оживленно. Климу показалось, что, несмотря на
радость,
с которой писатель встретил дядю, он боится его, как ученик наставника. А сиповатый голос дяди Якова стал сильнее, в словах его явилось обилие рокочущих звуков.
С тупым недоумением он вспоминал заботы девушки о
радостях его тела, потом спрашивал себя: как могла она лгать так незаметно и ловко?
Говорила она вполголоса, захлебываясь словами, ее овечьи глаза сияли
радостью, и Клим видел, что она готова рассказывать о Томилине долго. Из вежливости он послушал ее минуты три и раскланялся
с нею, когда она сказала, вздохнув...
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг
с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но
радость свою он, конечно, скрыл.
— Откуда это ты взял? Откуда? Ведь не сам выдумал, нет? — оживленно, настойчиво,
с непонятной
радостью допрашивал Лютов, и снова размеренно, солидно говорил хромой...
Однажды он, проглотив первый кусок, расслабленно положил нож, вилку и, сжав виски свои ладонями, спросил
с тихой
радостью...
Самгин молча соглашался
с ним, находя, что хвастливому шуму тщеславной Москвы не хватает каких-то важных нот. Слишком часто и бестолково люди ревели ура, слишком суетились, и было заметно много неуместных шуточек, усмешек. Маракуев, зорко подмечая смешное и глупое, говорил об этом Климу
с такой
радостью, как будто он сам, Маракуев, создал смешное.
Самгину показалось, что Прейс, всегда говоривший по-русски правильно и чисто, на этот раз говорит
с акцентом, а в
радости его слышна вражда человека другой расы, обиженного человека, который мстительно хочет для России неприятностей и несчастий.
— Милая, — прошептал Клим в зеркало, не находя в себе ни
радости, ни гордости, не чувствуя, что Лидия стала ближе ему, и не понимая, как надобно вести себя, что следует говорить. Он видел, что ошибся, — Лидия смотрит на себя не
с испугом, а вопросительно,
с изумлением. Он подошел к ней, обнял.
Он встретил ее в первый же месяц жизни в Москве, и, хотя эта девица была не симпатична ему, он был приятно удивлен
радостью, которую она обнаружила, столкнувшись
с ним в фойе театра.
Клим видел, что в ней кипит детская
радость жить, и хотя эта
радость казалась ему наивной, но все-таки завидно было уменье Сомовой любоваться людями, домами, картинами Третьяковской галереи, Кремлем, театрами и вообще всем этим миром, о котором Варвара тоже
с наивностью, но лукавой, рассказывала иное.
В ее возбуждении, в жестах, словах Самгин видел то наигранное и фальшивое, от чего он почти уже отучил ее своими насмешками. Было ясно, что Лидия рада встрече
с подругой, тронута ее
радостью; они, обнявшись, сели на диван, Варвара плакала, сжимая ладонями щеки Лидии, глядя в глаза ее.
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его
с явной
радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
Дмитрий встретил его
с тихой, осторожной, но все-таки
с тяжелой и неуклюжей
радостью, до боли крепко схватил его за плечи жесткими пальцами, мигая, улыбаясь, испытующе заглянул в глаза и сочным голосом одобрительно проговорил...
Найдя в Любаше сходство
с этой бабой, Самгин невольно рассмеялся и этим усилил ее
радость, похлопывая его по колену пухлой лапкой, она вскрикивала...
Самгин вышел на улицу
с чувством иронического снисхождения к человеку, проигравшему игру, и едва скрывая
радость победителя.
Тугое лицо ее лоснилось
радостью, и она потягивала воздух носом, как бы обоняя приятнейший запах. На пороге столовой явился Гогин, очень искусно сыграл на губах несколько тактов марша, затем надул одну щеку, подавил ее пальцем, и из-под его светленьких усов вылетел пронзительный писк. Вместе
с Гогиным пришла девушка
с каштановой копной небрежно перепутанных волос над выпуклым лбом; бесцеремонно глядя в лицо Клима золотистыми зрачками, она сказала...
— Какой же я зажиточный, если не могу в срок за квартиру заплатить? Деньги у меня были, но со второю женой я все прожил; мы
с ней в
радости жили, а в
радости ничего не жалко.
И вдруг
с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и стало видно улыбки
радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук, на паперть собора вышло золотое духовенство, человек
с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
Он снова всем телом подался к Варваре и тихо, убежденно,
с какой-то горькой
радостью, но как бы и
с испугом продолжал...
Лицо его обросло темной, густой бородкой, глазницы углубились, точно у человека, перенесшего тяжкую болезнь, а глаза блестели от
радости, что он выздоровел.
С лица похожий на монаха, одет он был, как мастеровой; ноги, вытянутые на средину комнаты, в порыжевших, стоптанных сапогах, руки, сложенные на груди, темные, точно у металлиста, он — в парусиновой блузе, в серых, измятых брюках.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье,
с волосами, начесанными на уши,
с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за
радостью жены и ее гостей — страх.
А Лютов говорил
с какой-то нелепой
радостью...
Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали
с защитниками баррикады, — это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются
с такой же неопределимой, смущающей
радостью, какая тревожит и ласкает его.
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось
радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на людей рядом
с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, — он смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
— Ждешь? — быстрым шепотком спрашивала она. — Милый! Я так и думала: наверно — ждет! Скорей, — идем ко мне. Рядом
с тобой поселился какой-то противненький и, кажется, знакомый. Не спит, сейчас высунулся в дверь, — шептала она, увлекая его за собою; он шел и чувствовал, что странная, горьковато холодная
радость растет в нем.
— Так — уютнее, — согласилась Дуняша, выходя из-за ширмы в капотике, обшитом мехом; косу она расплела, рыжие волосы богато рассыпались по спине, по плечам, лицо ее стало острее и приобрело в глазах Клима сходство
с мордочкой лисы. Хотя Дуняша не улыбалась, но неуловимые, изменчивые глаза ее горели
радостью и как будто увеличились вдвое. Она села на диван, прижав голову к плечу Самгина.
— Как думаю я? — переспросил Дронов, налил вина, выпил, быстро вытер губы платком, и все признаки
радости исчезли
с его плоского лица; исподлобья глядя на Клима, он жевал губами и делал глотательные движения горлом, как будто его тошнило. Самгин воспользовался паузой.
«Оживлены убийством», — вспомнил он слова Митрофанова — человека «здравого смысла», — слова, сказанные сыщиком по поводу
радости,
с которой Москва встретила смерть министра Плеве. И снова задумался о Лидии.
— О нет, вы — ошибаетесь! — весело воскликнул Турчанинов. — Это была не девушка для
радости, а студентка Сорбонны, дочь весьма почтенных буржуа, — я потом познакомился
с ее братом, офицером.
Это — Брагин, одетый, точно к венцу, — во фраке, в белом галстуке; маленькая головка гладко причесана, прядь волос, опускаясь
с верху виска к переносью, искусно — более, чем раньше, — прикрывает шишку на лбу, волосы смазаны чем-то крепко пахучим, лицо сияет
радостью. Он правильно назвал встречу неожиданной и в минуту успел рассказать Самгину, что является одним из «сосьетеров» этого предприятия.
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман
с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна
с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для
радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
Шаркая лаковыми ботинками, дрыгая ляжками, отталкивал ими фалды фрака, и ягодицы его казались окрыленными. Правую руку он протягивал публике, как бы на помощь ей, в левой держал листочки бумаги и, размахивая ею, как носовым платком, изредка приближал ее к лицу. Говорил он легко,
с явной
радостью,
с улыбками на добродушном, плоском лице.
— Пустые — хотел ты сказать. Да, но вот эти люди — Орехова, Ногайцев — делают погоду. Именно потому, что — пустые, они
с необыкновенной быстротой вмещают в себя все новое: идеи, программы, слухи, анекдоты, сплетни. Убеждены, что «сеют разумное, доброе, вечное». Если потребуется, они завтра будут оспаривать
радости и печали, которые утверждают сегодня…
Да,
с ней было легко, просто. А вообще жизнь снова начала тревожить неожиданностями. В Киеве убили Столыпина. В квартире Дронова разгорелись чрезвычайно ожесточенные прения на тему — кто убил: охрана? или террористы партии эсеров? Ожесточенность спора удивила Самгина: он не слышал в ней
радости, которую обычно возбуждали акты террора, и ему казалось, что все спорящие недовольны, даже огорчены казнью министра.
— Правильно-о, — подтвердил аккомпаниатор
с явной
радостью.
— Это — замечательно! —
с тихой
радостью сказал один, а другой в таком же тоне прибавил...
Самгин не встречался
с ним несколько месяцев, даже не вспоминал о нем, но однажды, в фойе театра Грановской, во время антракта, Дронов наскочил на него, схватил за локоть, встряхнул руку и, веселыми глазами глядя под очки Самгина, выдыхая запах вина, быстро выразил
радость встречи, рассказал, что утром приехал из Петрозаводска, занят поставками на Мурманскую дорогу.
Говорить
с ней было бесполезно. Самгин это видел, но «
радость бытия» все острее раздражала его. И накануне 27 февраля, возвратясь
с улицы к обеду, он, не утерпев, спросил...