Неточные совпадения
Небольшого роста, угловатый,
с рыжей, расколотой надвое бородкой и медного цвета волосами до
плеч, учитель смотрел на все очень пристально и как бы издалека.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик
с лестницей на
плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил
с угла на угол.
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за
плечо,
с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не было, в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Она стояла, прислонясь спиною к тонкому стволу березы, и толкала его
плечом,
с полуголых ветвей медленно падали желтые листья, Лидия втаптывала их в землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое в быстрых движениях ее загоревшей руки. Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее платье, обшитое красной тесьмой, в ней было что-то необычное, удивительное, как в девочках цирка.
Клим шагал к дому,
плечо в
плечо с Дроновым, внимательно слушая, но не удивляясь, не сочувствуя, а Дронов все бормотал,
с трудом находя слова, выцарапывая их.
Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на
плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва
с отцом.
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить
с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя на стуле
плечо в
плечо с гостем, Маргарита заглядывала в лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил
плечо ее, грудь и не находил в себе решимости на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Размашисто,
с усмешечкой на губах, но дрожащей от злости рукой Клим похлопал ее по горячему, распаренному
плечу, но она, отклонясь, сказала сердито...
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь
с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на
плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился
с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное
плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Рядом
с ним сидел Злобин, толкал его костлявым
плечом и говорил, что он любит только музыку и мамашу.
Рядом
с могучей Мариной Дмитрий, неуклюже составленный из широких костей и плохо прилаженных к ним мускулов, казался маленьким, неудачным. Он явно блаженствовал, сидя
плечо в
плечо с Мариной, а она все разглядывала Клима отталкивающим взглядом, и в глубине ее зрачков вспыхивали рыжие искры.
Она скрестила руки на груди и, положив ладони на острые
плечи свои, продолжала
с негодованием...
Одеваясь, он сердито поднял
с пола книгу; стоя, прочитал страницу и, швырнув книгу на постель, пожал
плечами.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов,
плечо в
плечо друг
с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Клим ощущал в себе игру веселенького снисхождения ко всем, щекочущее желание похлопать по
плечу Кутузова, который
с одинаковым упрямством доказывал необходимость изучения Маркса и гениальность Мусоргского; наваливаясь на немого, тихого Спивака, всегда сидевшего у рояля, он говорил...
Рядом
с нею села Марина, в пышном, сиреневого цвета платье,
с буфами на
плечах, со множеством складок и оборок, которые расширяли ее мощное тело; против сердца ее, точно орден, приколоты маленькие часы
с эмалью.
Она легко поднялась
с дивана и, покачиваясь, пошла в комнату Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что
плечи, бедра ее хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и напевая романс «На холмах Грузии», произнесла волнующий стих...
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть
с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в
плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только на две темы:
с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно,
с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Сложив щепотью тоненькие, острые пальцы, тыкала ими в лоб,
плечи, грудь Клима и тряслась, едва стоя на ногах, быстро стирая ладонью слезы
с лица.
Клим Самгин сошел
с панели, обходя студентов, но тотчас был схвачен крепкой рукой за
плечо. Он быстро и гневно обернулся, и в лицо его радостно крикнул Макаров...
Лидия встала и пригласила всех наверх, к себе. Клим задержался на минуту у зеркала, рассматривая прыщик на губе. Из гостиной вышла мать; очень удачно сравнив Инокова и Сомову
с любителями драматического искусства, которые разыгрывают неудачный водевиль, она положила руку на
плечо Клима, спросила...
Рядом
с массивным Варавкой он казался подростком, стоял опустив
плечи, пожимаясь, в нем было даже что-то жалкое, подавленное.
Двое мальчишек
с удочками на
плечах идут берегом, один — желтенький, другой — синий.
— Странная… теория, — сказал Туробоев, пожимая
плечами, и сошел
с террасы в ночной сумрак, а отойдя шагов десять, сказал громко...
Лютов
с размаха звучно хлопнул ладонью по его мокрому
плечу и вдруг захохотал визгливым, бабьим смехом. Засмеялся и Туробоев, тихонько и как-то сконфуженно, даже и Клим усмехнулся, — так забавен был детский испуг в светлых, растерянно мигавших глазах бородатого мужика.
— Вам не нравится? —
с сожалением спросил Клим, выходя в сад, — красиво изогнув шею, она улыбнулась ему через
плечо.
Самгин сердился на Лютова за то, что он вовлек его в какую-то неприятную и, кажется, опасную авантюру, и на себя сердился за то, что так легко уступил ему, но над злостью преобладало удивление и любопытство. Он молча слушал раздраженную воркотню Лютова и оглядывался через
плечо свое: дама
с красным зонтиком исчезла.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв
с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на
плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы
с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к
плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Хромой, сойдя
с крыльца, держал за
плечо испуганного подростка и допрашивал...
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую воду реки. Когда Варавка, сняв шляпу, шел со станции, ветер забросил бороду на
плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой голове Варавки сходство
с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая спускалась на цепи
с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к
плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Светло-русые, кудрявые волосы, спускаясь
с головы до
плеч, внушали смешное желание взглянуть, нет ли за спиною Диомидова белых крыльев.
«Эти славословия не могут нравиться ей», — подумал Клим, наблюдая за Диомидовым, согнувшимся над стаканом. Дядя Хрисанф устало, жестом кота, стер пот
с лица,
с лысины, вытер влажную ладонь о свое
плечо и спросил Клима...
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать
с мужем. В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее
плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди
с очень широкими спинами. Стоя
плечо в
плечо друг
с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая на людей сзади себя подозрительно и строго.
С телеги, из-под нового брезента, высунулась и просительно нищенски тряслась голая по
плечо рука, окрашенная в синий и красный цвета, на одном из ее пальцев светилось золотое кольцо.
Человек
с оборванной бородой и синим лицом удавленника шагал, положив правую руку свою на
плечо себе, как извозчик вожжи, левой он поддерживал руку под локоть; он, должно быть, говорил что-то, остатки бороды его тряслись.
На нем висел широкий,
с чужого
плеча, серый измятый пиджак
с оторванным карманом, пестренькая ситцевая рубаха тоже была разорвана на груди; дешевые люстриновые брюки измазаны зеленой краской.
Макаров уговаривал неохотно, глядя в окно, не замечая, что жидкость капает
с ложки на
плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял голову и спросил, искривив опухшее лицо...
Макаров постоял над ним
с минуту, совершенно не похожий на себя, приподняв
плечи, сгорбясь, похрустывая пальцами рук, потом, вздохнув, попросил Клима...
Самгин пошел за ним. У стола
с закусками было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом вина в одной руке, а другою положив бороду на
плечо и придерживая ее там.
Сегодня она была особенно похожа на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо
с горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие
плечи, окутанные оранжевой шалью
с голубыми цветами.
Он был возбужден, как пьяный, подскакивал на стуле, оглушительно сморкался, топал ногами, разлетайка сползла
с его
плеч, и он топтал ее.
Парень
с серебряной серьгой в ухе легко, тараном
плеча своего отодвинул Самгина за спину себе и сказал негромко, сипло...
Все замолчали, подтянулись, прислушиваясь, глядя на Оку, на темную полосу моста, где две линии игрушечно маленьких людей размахивали тонкими руками и, срывая головы
с своих
плеч, играли ими, подкидывая вверх.
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь
с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые
плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а царь и восторг народа — сон.
Они, трое, стояли вплоть друг к другу, а на них,
с высоты тяжелого тела своего, смотрел широкоплечий Витте, в
плечи его небрежно и наскоро была воткнута маленькая голова
с незаметным носиком и негустой, мордовской бородкой.
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками по стене; чесунчовый пиджак съезжал
с его костлявых
плеч, голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...