Неточные совпадения
На
висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно
у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В ногах кровати стояли Феня
с медным тазом в руках и Куликова
с бинтами,
с марлей.
Встал, посмотрел в лицо девушки, серое,
с красными пятнами
у висков.
У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По
вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду
с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
Климу показалось, что
у веселого студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением руки сорвав повязку
с лица, начал отирать ею лоб,
виски, щеку, тыкать в глаза себе.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя
у окна, Самгин
с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и
виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
Глаза его косо приподняты к
вискам, уши, острые, точно
у зверя, плотно прижаты к черепу, он в шляпе
с шариками и шнурками; шляпа делала человека похожим на жреца какой-то неведомой церкви.
Самгин приостановился, пошел тише,
у него вспотели
виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они стоят на панели
у ворот или повешены на воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было стрелять в человека, который поравняется
с фонарем.
Неточные совпадения
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты.
С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и
виски две-три пряди волос, как
у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
Плавание становилось однообразно и, признаюсь, скучновато: все серое небо, да желтое море, дождь со снегом или снег
с дождем — хоть кому надоест.
У меня уж заболели зубы и
висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег и несколько дней пролежал, закутанный в теплые одеяла,
с подвязанною щекой.
Проходя за чем-то одним из закоулков Гарного Луга, я увидел за тыном, в огороде, высокую, прямую фигуру
с обнаженной лысой головой и
с белыми, как молоко, седыми буклями
у висков. Эта голова странно напоминала головку высохшего мака, около которой сохранились бы два белых засохших лепестка. Проходя мимо, я поклонился.
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше сидела
с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело, как
у скелета, и пот проступал на лбу и на
висках.
И старший рабочий,
с рыжей бородой, свалявшейся набок, и
с голубыми строгими глазами; и огромный парень,
у которого левый глаз затек и от лба до скулы и от носа до
виска расплывалось пятно черно-сизого цвета; и мальчишка
с наивным, деревенским лицом,
с разинутым ртом, как
у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши, бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.