Неточные совпадения
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из
глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел к
двери крыльца, — ветер кропил
дверь осенним дождем. Он постучал в
дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки
с Таней.
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная,
с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв
дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь
глазами овцы, сказала...
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в
дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил
с постели и несколько секунд стоял, закрыв
глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Варавка вытаскивал из толстого портфеля своего планы, бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев на нового царя, Туробоев слушал его
с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В
двери с террасы встал Лютов, мокроволосый, красный, и объявил, мигая косыми
глазами...
Оттолкнувшись плечом от косяка
двери, он пошатнулся, навалился на Самгина, схватил его за плечо. Он был так пьян, что едва стоял на ногах, но его косые
глаза неприятно ярко смотрели в лицо Самгина
с какой-то особенной зоркостью, даже как будто
с испугом.
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил
дверь, свет лампы упал на зеркало, и в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо,
с двумя темными пятнами на месте
глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв руки, держась за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
На руке своей Клим ощутил слезы.
Глаза Варвары неестественно дрожали, казалось — они выпрыгнут из глазниц. Лучше бы она закрыла их. Самгин вышел в темную столовую, взял
с буфета еще не совсем остывший самовар, поставил его у кровати Варвары и, не взглянув на нее, снова ушел в столовую, сел у
двери.
На него смотрели человек пятнадцать, рассеянных по комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же, как он: брезгливо, со страхом, ожидая необыкновенного. У
двери сидела прислуга: кухарка, горничная, молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая
глаза концом головного платка. Самгин сел рядом
с человеком, согнувшимся на стуле, опираясь локтями о колена, охватив голову ладонями.
За этим делом его и застала Никонова. Открыв
дверь и медленно притворяя ее, она стояла на пороге, и на побледневшем лице ее возмущенно и неестественно выделились потемневшие
глаза. Прошло несколько неприятно длинных секунд, прежде, чем она тихо,
с хрипотой в горле, спросила...
Через несколько минут пред ним открыл
дверь в темную переднюю гладко остриженный человек
с лицом татарина,
с недоверчивым взглядом острых
глаз.
Протирая пальцами
глаза, он пошел в
двери налево, Самгин сунул ему бумаги Туробоева, он мельком, воспаленными
глазами взглянул в лицо Самгина, на бумаги и молча скрылся вместе
с Морозовым за
дверями.
Город
с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов,
двери, ворота, солидные люди поехали куда-то на собственных лошадях, по улицам зашагали пешеходы
с тростями,
с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки на
глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники» собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, — улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть
глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом
с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Когда в
дверях буфета сочно прозвучал голос Марины, лохматая голова быстро вскинулась, показав смешное, плоское лицо,
с широким носом и необыкновенными
глазами, — очень большие белки и маленькие, небесно-голубые зрачки.
В дом прошли через кухню, — у плиты суетилась маленькая, толстая старушка
с быстрыми, очень светлыми
глазами на темном лице; вышли в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его освещали два огромных окна и
дверь, открытая на террасу.
Тогда Самгин, пятясь, не сводя
глаз с нее,
с ее топающих ног, вышел за
дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв
глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом
с нею — себя
с растрепанной прической,
с открытым ртом на сером потном лице.
За спиною Самгина открылась
дверь и повеяло крепкими духами. Затем около него явилась женщина среднего роста, в пестром облаке шелка, кружев, в меховой накидке на плечах, в тяжелой чалме волос, окрашенных в рыжий цвет, румяная,
с задорно вздернутым носом, синеватыми
глазами,
с веселой искрой в них. Ее накрашенный рот улыбался, обнажая мелкие мышиные зубы, вообще она была ослепительно ярка.
Клим Иванович Самгин поставил себя в непрерывный поток людей, втекавший в
двери, и быстро поплыл вместе
с ним внутрь дворца, в гулкий шум сотен голосов, двигался и ловил
глазами наиболее приметные фигуры, лица, наиболее интересные слова.