Неточные совпадения
— Я — не старуха, и Павля — тоже молодая еще, — спокойно возразила Лида. — Мы
с Павлей очень любим его, а мама сердится, потому что он несправедливо наказал ее, и она говорит, что
бог играет в люди, как Борис в свои солдатики.
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля
с мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она говорит: «
Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что папа знаком
с другими дамами и
с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
«Интересно: как она встретится
с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и женщины? А если догадается — повысит ли это меня в ее глазах? Дронов говорил, что девушки и женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала о Макарове: по глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои сухие фразы именем
бога, хотя богомольна только из приличия».
Она любила дарить ему книги, репродукции
с модных картин, подарила бювар, на коже которого был вытиснен фавн, и чернильницу невероятно вычурной формы. У нее было много смешных примет, маленьких суеверий, она стыдилась их, стыдилась, видимо, и своей веры в
бога. Стоя
с Климом в Казанском соборе за пасхальной обедней, она, когда запели «Христос воскресе», вздрогнула, пошатнулась и тихонько зарыдала.
— Вот я была в театральной школе для того, чтоб не жить дома, и потому, что я не люблю никаких акушерских наук, микроскопов и все это, — заговорила Лидия раздумчиво, негромко. — У меня есть подруга
с микроскопом, она верит в него, как старушка в причастие святых тайн. Но в микроскоп не видно ни
бога, ни дьявола.
— Громадный, пуда на четыре
с лишком! Бык, а не сом, ей-богу! Усы — вот!
—
Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! — усталым голосом сказала она. — Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии
с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные вести.
Тяжелый, толстый Варавка был похож на чудовищно увеличенного китайского «
бога нищих», уродливая фигурка этого
бога стояла в гостиной на подзеркальнике, и карикатурность ее форм необъяснимо сочеталась
с какой-то своеобразной красотой. Быстро и жадно, как селезень, глотая куски ветчины, Варавка бормотал...
— Именно: конурки русского, московского, народнейшего
бога! Замечательный
бог у нас, — простота! Не в ризе, не в мантии, а — в рубахе-с, да, да!
Бог наш, как народ наш, — загадка всему миру!
— И — верно, Варя, что уж дразнить царя?
Бог с ними, со всеми; их грех, их ответ.
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном виде
с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, —
бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
— Понимаю-с! — прервал его старик очень строгим восклицанием. — Да-с, о республике! И даже — о социализме, на котором сам Иисус Христос голову… то есть который и Христу, сыну
бога нашего, не удался, как это доказано. А вы что думаете об этом, смею спросить?
«В
боге не должно быть ничего общего
с человеком, — размышлял Самгин. — Китайцы это понимают, их
боги — чудовищны, страшны…»
— Разве вы не верите в
бога? — спросила Варвара почему-то
с радостью.
— В
бога, требующего теодицеи, — не могу верить. Предпочитаю веровать в природу, коя оправдания себе не требует, как доказано господином Дарвином. А господин Лейбниц, который пытался доказать, что-де бытие зла совершенно совместимо
с бытием божиим и что, дескать, совместимость эта тоже совершенно и неопровержимо доказуется книгой Иова, — господин Лейбниц — не более как чудачок немецкий. И прав не он, а Гейнрих Гейне, наименовав книгу Иова «Песнь песней скептицизма».
— Ничего не знаю, — очень равнодушно откликнулся Дмитрий. — Сначала переписывался
с нею, потом оборвалось. Она что-то о
боге задумалась одно время, да, знаешь, книжно как-то. Там поморы о
боге рассуждают — заслушаешься.
— Честь имею, — сказал полковник, вздыхая. — Кстати: я еду в командировку… на несколько месяцев. Так в случае каких-либо недоразумений или вообще… что-нибудь понадобится вам, — меня замещает здесь ротмистр Роман Леонтович. Так уж вы — к нему.
С богом-с!
— Повезла мужа на дачу и взяла
с собою Инокова, — она его почему-то считает талантливым, чего-то ждет от него и вообще,
бог знает что!
Самгин встал и пошел прочь, думая, что вот, рядом
с верой в
бога, все еще не изжита языческая вера в судьбу.
— А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того, как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем
с Гогиным,
с Алиной они
бог знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула
с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
Вера Петровна писала Климу, что Робинзон, незадолго до смерти своей, ушел из «Нашего края», поссорившись
с редактором, который отказался напечатать его фельетон «О прокаженных», «грубейший фельетон, в нем этот больной и жалкий человек называл Алину «Силоамской купелью», «целебной грязью» и
бог знает как».
— Дуй, бей, давай углей, — сипло кричал он, повертываясь в углах. У мехов раскачивалась, точно
богу молясь, растрепанная баба неопределенного возраста,
с неясным, под копотью, лицом.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок
с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному
богу.
— Я — не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска
с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой вопрос поднимается! Ведь не на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета
с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял
с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил
бога.
— Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что сказать за вашу… благосклонность. Странное дело, ей-богу! — негромко, но
с упреком воскликнул он. — К нашему брату относятся, как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете… вроде докторов!
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что такое конституция,
с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще — черти не нашего
бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое слово! Пора. Они — скажут, увидишь!
«Царь карликовых людей, — повторил Самгин
с едкой досадой. — Прячутся в
бога… Смещение интеллигенции…»
Сожительница его умерла, теперь он домохозяин, живет
с какой-то дылдой в пенсне и перекувырнулся к
богу.
— Лютов был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти в больницу. Там Алина
с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь ночью…
Бог знает где, когда тут… Ты уже не студент…
— Хороним
с участием всех сословий. Уговаривал ломовика — отвези! «Ну вас, говорит, к
богу,
с покойниками!» И поп тоже — уголовное преступление, а? Скотина. Н-да, разыгрывается штучка… сложная! Алина, конечно, не дойдет… Какое сердце, Самгин? Жестоко честное сердце у нее. Ты, сухарь, интеллектюэль, не можешь оценить. Не поймешь. Интеллектюэль, — словечко тоже! Эх вы… Тю…
— Знаешь, Климчик, у меня — успех! Успех и успех! —
с удивлением и как будто даже со страхом повторила она. — И все — Алина, дай ей
бог счастья, она ставит меня на ноги! Многому она и Лютов научили меня. «Ну, говорит, довольно, Дунька, поезжай в провинцию за хорошими рецензиями». Сама она — не талантливая, но — все понимает, все до последней тютельки, — как одеться и раздеться. Любит талант, за талантливость и
с Лютовым живет.
— Нет, ей-богу, ты подумай, — лежит мужчина в постели
с женой и упрекает ее, зачем она французской революцией не интересуется! Там была какая-то мадам, которая интересовалась, так ей за это голову отрубили, — хорошенькая карьера, а? Тогда такая парижская мода была — головы рубить, а он все их сосчитал и рассказывает, рассказывает… Мне казалось, что он меня хочет запугать этой… головорубкой, как ее?
— Тебе охота знать, верую ли я в
бога? Верую. Но — в того, которого в древности звали Пропатор, Проарх, Эон, — ты
с гностиками знаком?
— Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но я говорю
с хорошим чувством к тебе. Тебя — не первого такого вижу я, много таких людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь, я тоже неравнодушна к ним. Я — баба, — помнишь, я сказала: богородица всех религий? Мне верующие приятны, даже если у них религия без
бога.
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. —
С ума сводит. Там говорится, что время есть
бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть
бог, этого я уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот — как же это, время —
бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что
бог — против нас, — зачем же?
— Пардон, — сказал кто-то, садясь рядом
с Климом, и тотчас же подавленно вскричал: —
Бог мой — вы? Как я рад!
— Люди там все титулованные,
с орденами или
с бумажниками толщиной в библию. Все — веруют в
бога и желают продать друг другу что-нибудь чужое.
— Знаком я
с нею лет семь. Встретился
с мужем ее в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения души. Он был из таких, у которых душа вроде опухоли и — чешется. Все
с квакерами и вообще
с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как раз ничего не понимают, а о
боге говорят — по должности, приличия ради.
— Я не знаю, какова роль большевиков в этом акте, но должен признать, что они — враги, каких… дай
бог всякому! По должности я имел удовольствие — говорю без иронии! — удовольствие познакомиться
с показаниями некоторых, а кое
с кем беседовать лично. В частности —
с Поярковым, — помните?
В наши дни баранов не приносят в жертву
богу,
с них стригут шерсть или шьют из овчины полушубки.
— Господа! — возгласил он
с восторгом, искусно соединенным
с печалью. — Чего можем требовать мы, люди, от жизни, если даже
боги наши глубоко несчастны? Если даже религии в их большинстве — есть религии страдающих
богов — Диониса, Будды, Христа?
— Был там Гурко, настроен мрачно и озлобленно, предвещал катастрофу, говорил, точно кандидат в Наполеоны. После истории
с Лидвалем и кражей овса ему, Гурко, конечно, жить не весело. Идиот этот, октябрист Стратонов, вторил ему, требовал: дайте нам сильного человека! Ногайцев вдруг заявил себя монархистом. Это называется: уверовал в
бога перед праздником. Сволочь.
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал
с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом
бога, и народ понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали
с язычниками,
с магометанами — татарами, турками…
— Предательство этой расы, лишенной отечества
богом, уже установлено, — резко кричал, взвизгивая на высоких нотах, человек
с лысой головой в форме куриного яйца,
с красным лицом, реденькой серой бородкой.
— Смирно-о! Эй, ты, рябой, — подбери брюхо! Что ты — беременная баба? Носки, носки, черт вас возьми! Сказано: пятки — вместе, носки — врозь. Харя чертова — как ты стоишь? Чего у тебя плечо плеча выше? Эх вы, обормоты, дураково племя. Смирно-о! Равнение налево, шагом… Куда тебя черти двигают, свинья тамбовская, куда? Смирно-о! Равнение направо, ша-агом… арш! Ать — два, ать — два, левой, левой… Стой! Ну — черти не нашего
бога, ну что мне
с вами делать, а?
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно
с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет
бога?
— Толпа идет… тысяч двадцать… может, больше, ей-богу! Честное слово. Рабочие. Солдаты,
с музыкой. Моряки. Девятый вал… черт его… Кое-где постреливают — факт!
С крыш…
— Его, Родзянку, голым надо видеть, когда он купается, — удовлетворенно и как будто даже
с гордостью сказал егерь. — Или, например, когда кушает, — тут он сам себе царь и
бог.