Неточные совпадения
Клим слушал с напряженным интересом, ему
было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова
была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о том, как разыграется его первый
роман, и уже знал, что героиня
романа — Лидия.
Обычные, многочисленные
романы гимназистов с гимназистками вызывали у него только снисходительную усмешку; для себя он считал такой
роман невозможным,
будучи уверен, что юноша, который носит очки и читает серьезные книги, должен
быть смешон в роли влюбленного.
— Не знаю, — ответил Макаров, внимательно рассматривая дым папиросы. —
Есть тут какая-то связь с Ванькой Дроновым. Хотя — врет Ванька, наверное, нет у него никакого
романа. А вот похабными фотографиями он торговал, это верно.
— Ему не более пятидесяти, — вслух размышляла мать. — Он
был веселый, танцор, балагур. И вдруг ушел в народ, к сектантам. Кажется, у него
был неудачный
роман.
Почему-то невозможно
было согласиться, что Лидия Варавка создана для такой любви. И трудно
было представить, что только эта любовь лежит в основе прочитанных им
романов, стихов, в корне мучений Макарова, который становился все печальнее, меньше
пил и говорить стал меньше да и свистел тише.
Она даже начала
было рассказывать ему какой-то
роман, но Клим задремал, из всего
романа у него осталось в памяти лишь несколько слов...
— А еще
есть Казот, автор глупого
романа «Любовь дьявола».
Она казалась наиболее удобной, потому что не имела обаяния женщины, и можно
было изучать, раскрыть, уличить ее в чем-то, не опасаясь попасть в глупое положение Грелу, героя нашумевшего
романа Бурже «Ученик».
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия
будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей
роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее речами, чувствовал, что растет. Его
роман, конечно,
был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него с любопытством и как бы поощрительно, Марина стала говорить еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и смотрел на Марину, обиженно мигая.
Кутузов промычал что-то, а Клим бесшумно спустился вниз и снова зашагал вверх по лестнице, но уже торопливо и твердо. А когда он вошел на площадку — на ней никого не
было. Он очень возжелал немедленно рассказать брату этот диалог, но, подумав, решил, что это преждевременно:
роман обещает
быть интересным, герои его все такие плотные, тельные. Их телесная плотность особенно возбуждала любопытство Клима. Кутузов и брат, вероятно, поссорятся, и это
будет полезно для брата, слишком подчиненного Кутузову.
«Эту школа испортила больше, чем Лидию», — подумал Клим. Мать,
выпив чашку чая, незаметно ушла. Лидия слушала сочный голос подруги, улыбаясь едва заметной улыбкой тонких губ, должно
быть, очень жгучих. Алина смешно рассказывала драматический
роман какой-то гимназистки, которая влюбилась в интеллигентного переплетчика.
«Может
быть, и я обладаю «другим чувством», — подумал Самгин, пытаясь утешить себя. — Я — не романтик, — продолжал он, смутно чувствуя, что где-то близко тропа утешения. — Глупо обижаться на девушку за то, что она не оценила моей любви. Она нашла плохого героя для своего
романа. Ничего хорошего он ей не даст. Вполне возможно, что она
будет жестоко наказана за свое увлечение, и тогда я…»
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое: раньше революция на испанский
роман с приключениями похожа
была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей. Сие, конечно,
есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще —
роман, как следует ему
быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите
выпить? Ну, а я —
выпью.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли.
Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный
роман или что-нибудь в этом роде.
Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
— Да, голубчик, я влюбчива, берегись, — сказала она, подвинувшись к нему вместе со стулом, и торопливо, порывисто, как раздевается очень уставший человек, начала рассказывать: — У меня уже
был несчастный
роман, — усмехнулась она, мигая, глаза ее как будто потемнели.
— Так это
было тяжко, так несчастно… Ну, — хорошо, говорю, хорошо, уходите! А утром — сама ушла. Он спал еще, оставила ему записку. Как в благонравном английском
романе. Очень глупо и трогательно.
Она говорила о студентах, влюбленных в актрис, о безумствах богатых кутил в «Стрельне» и у «Яра», о новых шансонетных певицах в капище Шарля Омона, о несчастных
романах, запутанных драмах. Самгин находил, что говорит она не цветисто, неумело, содержание ее рассказов всегда
было интереснее формы, а попытки философствовать — плоски. Вздыхая, она произносила стертые фразы...
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая
есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех
была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь
романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
«Завтра
будет известно, что я арестован, — подумал он не без гордости. — С нею говорили на вы, значит, это — конспирация, а не
роман».
Закуривая, она делала необычные для нее жесты,
было в них что-то надуманное, показное, какая-то смешная важность, этим она заставила Клима вспомнить комическую и жалкую фигуру богатой, но обнищавшей женщины в одном из
романов Диккенса. Чтоб забыть это сходство, он спросил о Спивак.
Он вспомнил прочитанный в юности
роман Златовратского «Устои». В
романе было рассказано, как интеллигенты пытались воспитать деревенского парня революционером, а он стал «кулаком».
Он вспомнил, что в каком-то английском
романе герой, добродушный человек, зная, что жена изменяет ему, вот так же сидел пред камином, разгребая угли кочергой, и мучился, представляя, как стыдно, неловко
будет ему, когда придет жена, и как трудно
будет скрыть от нее, что он все знает, но, когда жена, счастливая, пришла, он выгнал ее.
И, знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники… то
есть не преступники, конечно, а…
роман «Овод» или «Спартак» изволили читать?
— Говорят, вышел он от одной дамы, — у него тут
роман был, — а откуда-то выскочил скромный герой — бац его в упор, а затем — бац в ногу или в морду лошади, которая ожидала его, вот и все! Говорят, — он
был бабник, в Москве у него будто бы партийная любовница
была.
— Говорит мне: «Я
был бы доволен, если б знал, что умираю честно». Это — как из английского
романа. Что значит — честно умереть? Все умирают — честно, а вот живут…
— Лидия — смешная! Проклинала Столыпина, а теперь — благословляет. Говорит: «Перестроимся по-английски; в центре — культурное хозяйство крупного помещика, а кругом — кольцо фермеров». Замечательно! В Англии — не
была, рассуждает по
романам, по картинкам.
— Может
быть, читал хоть
роман Мельникова «На горах»?
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него —
роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, —
был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», —
поют, играют, ну и все прочее.
— Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя на него, я, бывало, думал: откуда у него эти судороги ума? Страшно ему жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он своего богатства, бездолья,
романа с этой шалой бабой. Умный он
был.
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу,
буду писать мемуары или —
роман».
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская,
была послушницей, но накануне пострига у нее случился
роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице,
была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
Для кабинета Самгин подобрал письменный стол, книжный шкаф и три тяжелых кресла под «черное дерево», — в восьмидесятых годах эта мебель
была весьма популярной среди провинциальных юристов либерального настроения, и замечательный знаток деталей быта П. Д. Боборыкин в одном из своих
романов назвал ее стилем разочарованных.
— Охладили уже. Любила одного, а живу — с третьим. Вот вы сказали — «Любовь и голод правят миром», нет, голод и любовью правит. Всякие
романы есть, а о нищих
романа не написано…
— Юноша Михаил
Романов был выбран боярами в цари за глупость, — докторально сообщал Самгин слушателям.
В числе его странностей
был интерес к литературе контрреволюционной, он знал множество различных брошюр,
романов и почему-то настойчиво просвещал патрона...
Клим Самгин нашел, что такая встреча братьев знакома ему, описана в каком-то
романе, хотя там не чихали, но там тоже
было что-то нелепое, неловкое.