Неточные совпадения
Глаза ее, страшно выкатившись, расширились до размеров пятикопеечных монет, они
смотрели на огонь
лампы, были красны, как раскаленные угли, под одним глазом горела царапина, кровь текла из нее.
Он хотел зажечь
лампу, встать,
посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Он молчал, гладя ее голову ладонью. Сквозь шелк ширмы, вышитой фигурами серебряных птиц, он
смотрел на оранжевое пятно
лампы, тревожно думая: что же теперь будет? Неужели она останется в Петербурге, не уедет лечиться? Он ведь не хотел, не искал ее ласк. Он только пожалел ее.
Огонь
лампы, как бы поглощенный медью самовара, скупо освещал три фигуры, окутанные жарким сумраком. Лютов, раскачиваясь
на стуле, двигал челюстями, чмокал и
смотрел в сторону Туробоева, который, наклонясь над столом, писал что-то
на измятом конверте.
Две
лампы освещали комнату; одна стояла
на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая спускалась
на цепи с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом
смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Клим сел против него
на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную
лампу, поставила ее
на стол и,
посмотрев на Клима, сказала дьякону...
Клим
посмотрел на людей, все они сидели молча; его сосед, нагнувшись, свертывал папиросу. Диомидов исчез. Закипала, булькая, вода в котлах; усатая женщина полоскала в корыте «сычуги», коровьи желудки, шипели сырые дрова в печи. Дрожал и подпрыгивал огонь в
лампе, коптило надбитое стекло. В сумраке люди казались бесформенными, неестественно громоздкими.
Яков Платонович трехпалою рукой приподнял
лампу,
посмотрел на вопрошателя прищурясь и сказал...
Со стен
смотрели на Самгина лица mademoiselle Клерон, Марс, Жюдик и еще многих женщин, он освещал их, держа
лампу в руке, и сегодня они казались более порочными, чем всегда.
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал
на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла
лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара
смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав
на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Заставляя себя любезно улыбаться, он присматривался к Дуняше с тревогой и видел: щеки у нее побледнели, брови нахмурены; закусив губу, прищурясь, она
смотрела на огонь
лампы, из глаз ее текли слезинки. Она судорожно позванивала чайной ложкой по бутылке.
Клим Иванович Самгин понимал, что ему нужно
смотреть не
на Дуняшу, а направо, где горит
лампа.
Неточные совпадения
В коридоре было темно; они стояли возле
лампы. С минуту они
смотрели друг
на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.
Иная вещь, подсвечник,
лампа, транспарант, пресс-папье, стоит года три, четыре
на месте — ничего; чуть он возьмет ее,
смотришь — сломалась.
К тому времени я уже два года жег зеленую
лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который
смотрел на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».
Показался свет и рука, загородившая огонь. Вера перестала
смотреть, положила голову
на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной
лампой. Она спустила с плеч
на стул салоп и шла тихо к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
— Я думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим делать свое дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил книгу, которую он читал у
лампы, и внимательно стал слушать своего учителя) то, чтобы не фантазировать, а
смотреть на вещи как они есть.