Неточные совпадения
Климу чаще всего навязывали унизительные обязанности конюха, он вытаскивал из-под
стола лошадей, зверей и подозревал, что эту службу возлагают
на него нарочно, чтоб унизить. И вообще игра в цирк не нравилась ему, как и другие игры, крикливые, быстро надоедавшие. Отказываясь от участия в игре, он уходил в «публику»,
на диван, где
сидели Павла и сестра милосердия, а Борис ворчал...
Каждое утро, в девять часов, Клим и Дронов поднимались в мезонин к Томилину и до полудня
сидели в маленькой комнате, похожей
на чулан, куда в беспорядке брошены три стула,
стол, железный умывальник, скрипучая деревянная койка и множество книг.
Другой доктор, старик Вильямсон,
сидел у
стола, щурясь
на огонь свечи, и осторожно писал что-то, Вера Петровна размешивала в стакане мутную воду, бегала горничная с куском льда
на тарелке и молотком в руке.
Климу хотелось уйти, но он находил, что было бы неловко оставить дядю. Он
сидел в углу у печки, наблюдая, как жена писателя ходит вокруг
стола, расставляя бесшумно чайную посуду и посматривая
на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков сказал...
Он сморщился и навел радужное пятно
на фотографию матери Клима,
на лицо ее; в этом Клим почувствовал нечто оскорбительное. Он
сидел у
стола, но, услыхав имя Риты, быстро и неосторожно вскочил
на ноги.
Клим вышел в столовую, там, у
стола, глядя
на огонь свечи,
сидела Лидия, скрестив руки
на груди, вытянув ноги.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены
на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком
сидела Лидия;
на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
В теплом, приятном сумраке небольшой комнаты за
столом у самовара
сидела маленькая, гладко причесанная старушка в золотых очках
на остром, розовом носике; протянув Климу серую, обезьянью лапку, перевязанную у кисти красной шерстинкой, она сказала, картавя, как девочка...
— Вчера хромой приглашал Лютова
на мельницу, — сказал Клим девушке, — она уже
сидела у
стола, торопливо отхлебывая кофе, обжигаясь и шипя, а Макаров, поставив недопитый стакан, подошел к двери
на террасу и, стоя там, тихонько засвистал.
Лютов стоял, предостерегающе подняв правую руку, крепко растирая левой неровно отросшую бородку. Макаров,
сидя у
стола, сосредоточенно намазывал икрою калач. Клим Самгин,
на диване, улыбался, ожидая неприличного и смешного.
Лысый старик с шишкой
на лбу помог Климу вымыться и безмолвно свел его вниз; там, в маленькой комнатке, за
столом, у самовара
сидело трое похмельных людей.
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было
на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров
сидел у
стола с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
Это было его первое слово. До этого он
сидел молча, поставив локти
на стол, сжав виски ладонями, и смотрел
на Маракуева, щурясь, как
на яркий свет.
Капитан Горталов, бывший воспитатель в кадетском корпусе, которому запретили деятельность педагога, солидный краевед, талантливый цветовод и огородник, худощавый, жилистый, с горячими глазами, доказывал редактору, что протуберанцы являются результатом падения твердых тел
на солнце и расплескивания его массы, а у чайного
стола крепко
сидел Радеев и говорил дамам...
Лидия писала письмо,
сидя за
столом в своей маленькой комнате. Она молча взглянула
на Клима через плечо и вопросительно подняла очень густые, но легкие брови.
По чугунной лестнице, содрогавшейся от работы типографских машин в нижнем этаже, Самгин вошел в большую комнату; среди ее, за длинным
столом, покрытым клеенкой, закапанной чернилами,
сидел Иван Дронов и, посвистывая, списывал что-то из записной книжки
на узкую полосу бумаги.
— У себя в комнате,
на столе, — угрюмо ответил Иноков; он
сидел на подоконнике, курил и смотрел в черные стекла окна, застилая их дымом.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака;
на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны
на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов
сидел в углу за
столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук,
на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Сидел он навалясь
на стол, простирая руки к Лидии, разводя ими по
столу, сгребая, расшвыривая что-то; скатерть морщилась, образуя складки, Диомидов пришлепывал их ладонью. Сунув Климу холодную, жесткую руку, он торопливо вырвал ее.
За другим
столом лениво кушала женщина с раскаленным лицом и зелеными камнями в ушах, против нее
сидел человек, похожий
на министра Витте, и старательно расковыривал ножом череп поросенка.
В столовой, у
стола,
сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине
на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся
на спине горбом, воротник наехал
на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув
на него плоскими глазами...
Часа через два, разваренный, он
сидел за
столом, пред кипевшим самоваром, пробуя написать письмо матери, но
на бумагу сами собою ползли из-под пера слова унылые, жалобные, он испортил несколько листиков, мелко изорвал их и снова закружился по комнате, поглядывая
на гравюры и фотографии.
Сам он был одет щеголевато, жиденькие волосы его смазаны каким-то жиром и форсисто причесаны
на косой пробор. Его новенькие ботинки негромко и вежливо скрипели. В нем вообще явилось что-то вежливенькое и благодушное. Он сел напротив Самгина за
стол, выгнул грудь, обтянутую клетчатым жилетом, и
на лице его явилось выражение готовности все сказать и все сделать. Играя золотым карандашиком, он рассказывал, подскакивая
на стуле, точно ему было горячо
сидеть...
— Я догадалась об этом, — сказала она, легко вздохнув,
сидя на краю
стола и покачивая ногою в розоватом чулке. Самгин подошел, положил руки
на плечи ее, хотел что-то сказать, но слова вспоминались постыдно стертые, глупые. Лучше бы она заговорила о каких-нибудь пустяках.
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может быть, не хотят ничего делать. Они
сидят и лежат
на пароходных пристанях,
на станциях железных дорог,
сидят на берегах рек и над морем, как за
столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался
на Всероссийской выставке, тех не было видно.
Он вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон;
сидя у
стола, он сложил руки свои
на груди ковшичками, точно умерший, бас его потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
Освещая
стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги,
сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя
столами, составленными вместе,
сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред
столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть
на них; они кричали ему...
Когда Самгин очнулся, — за окном, в молочном тумане, таяло серебряное солнце,
на столе сиял самовар, высоко и кудряво вздымалась струйка пара, перед самоваром
сидел, с газетой в руках, брат. Голова его по-солдатски гладко острижена, красноватые щеки обросли купеческой бородой;
на нем крахмаленная рубаха без галстука, синие подтяжки и необыкновенно пестрые брюки.
У окна
сидел бритый, черненький, с лицом старика; за
столом, у дивана, кто-то, согнувшись, быстро писал, человек в сюртуке и золотых очках, похожий
на профессора, тяжело топая, ходил из комнаты в комнату, чего-то искал.
Через несколько минут Мартын,
сидя на диване у
стола, писал не торопясь, а Гапон, шагая по комнате, разбрасывая руки, выкрикивал...
За
столом, пред лампой,
сидела Спивак в ночном капоте, редактируя написанный Климом листок «Чего хотят союзники?» Широкие рукава капота мешали ей, она забрасывала их
на плечи, говоря вполголоса...
Самгин покорно разделся, прошел в столовую, там бегал Лютов в пиджаке, надетом
на ночную рубаху; за
столом хозяйничала Дуняша и
сидел гладко причесанный, мокроголовый молодой человек с желтым лицом, с порывистыми движениями...
Самгин внимательно наблюдал,
сидя в углу
на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти
на стол, опираясь скулами
на ладони, она спрашивала Судакова...
Жена, с компрессом
на лбу,
сидя у
стола в своей комнате, писала.
В комнате Алексея
сидело и стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за спин и голов людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей
на столе, и уверенно командующие жесты правой.
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне
на столе горела дешевая, жестяная лампа, у
стола сидел медник, против него — повар,
на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по
столу...
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда
на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики
сидели так, что их разделял только угол
стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка,
сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку
на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Там у
стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за
стол, другой — за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала
на деревянном стуле.
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин. В номере у себя он прилег
на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она
сидела в кресле у
стола.
На другой день, утром, он
сидел в большом светлом кабинете, обставленном черной мебелью; в огромных шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета —
стол на толстых и пузатых ножках, как ножки рояля.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к
столу, намереваясь работать, но, взглянув
на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго
сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
Пред вечерним чаем Безбедов сходил
на реку, выкупался и,
сидя за
столом с мокрыми волосами, точно в измятой старой шапке, кашляя, потея, вытирая лицо чайной салфеткой, бормотал...
— Языческая простота! Я
сижу в ресторане, с газетой в руках, против меня за другим
столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она
сидела, положив ногу
на ногу…
Зимними вечерами, в теплой тишине комнаты, он, покуривая,
сидел за
столом и не спеша заносил
на бумагу пережитое и прочитанное — материал своей будущей книги. Сначала он озаглавил ее: «Русская жизнь и литература в их отношении к разуму», но этот титул показался ему слишком тяжелым, он заменил его другим...
Особенно бесцеремонно шумели за большим
столом у стены, налево от него, — там
сидело семеро, и один из них, высокий, тонкий, с маленькой головой, с реденькими усами
на красном лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы...
Было очень трудно представить, что ее нет в городе. В час предвечерний он
сидел за
столом, собираясь писать апелляционную жалобу по делу очень сложному, и, рисуя пером
на листе бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
Пошли в угол террасы; там за трельяжем цветов, под лавровым деревом
сидел у
стола большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку.
Сидел Бердников, положив локти
на стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея. В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
Поехала жена с Полей устраиваться
на даче, я от скуки ушел в цирк,
на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой — в кабинете, вижу, огонь, за
столом моим
сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет,
сидел за
столом у самовара, с газетой в руках, газеты валялись
на диване,
на полу, он встал и, расшвыривая их ногами, легко подвинул к
столу тяжелое кресло.