Неточные совпадения
Утомленная муками родов, Вера Петровна не ответила. Муж на минуту задумался, устремив голубиные
глаза свои в окно, в небеса, где облака, изорванные ветром, напоминали и ледоход на реке, и мохнатые кочки болота. Затем Самгин начал озабоченно перечислять, пронзая воздух коротеньким и пухлым пальцем...
Старшая, Варя, отличалась от сестры
своей только тем, что хворала постоянно и не так часто, как Любовь, вертелась на
глазах Клима.
Дронов пренебрежительно заглянул в
глаза его, плюнул через левое плечо
свое, но спорить не стал.
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы
свои, чего раньше не делал; голубиные
глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как будто отец забыл что-то и не может вспомнить.
У повара Томилин поселился тоже в мезонине, только более светлом и чистом. Но он в несколько дней загрязнил комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем
своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под
глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры в зрачках погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со
своей неопрятной постели.
Еще недавно вещи, привычные
глазу, стояли на
своих местах, не возбуждая интереса к ним, но теперь они чем-то притягивали к себе, тогда как другие, интересные и любимые, теряли
свое обаяние.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал
свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные
глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Мальчики засмеялись. Они уважали Инокова, он был на два класса старше их, но дружился с ними и носил индейское имя Огненный
Глаз. А может быть, он пугал их
своей угрюмостью, острым и пристальным взглядом.
А когда играли, Варавка садился на
свое место в кресло за роялем, закуривал сигару и узенькими щелочками прикрытых
глаз рассматривал сквозь дым Веру Петровну. Сидел неподвижно, казалось, что он дремлет, дымился и молчал.
Сказав матери, что у него устают
глаза и что в гимназии ему посоветовали купить консервы, он на другой же день обременил
свой острый нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
Черные
глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв
свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Он перевелся из другого города в пятый класс; уже третий год, восхищая учителей успехами в науках, смущал и раздражал их
своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые
глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже поросла темным пухом.
Его особенно смущал взгляд
глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее в чужую. Взгляд этот, острый и зоркий, чего-то ожидал, искал, даже требовал и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал. Было странно, что она разогнала всех
своих кошек и что вообще в ее отношении к животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала и морщилась, туго кутая грудь шалью; собаки вызывали у нее отвращение; даже петухи, голуби были явно неприятны ей.
Жена, кругленькая, розовая и беременная, была неистощимо ласкова со всеми. Маленьким, но милым голосом она, вместе с сестрой
своей, пела украинские песни. Сестра, молчаливая, с длинным носом, жила прикрыв
глаза, как будто боясь увидеть нечто пугающее, она молча, аккуратно разливала чай, угощала закусками, и лишь изредка Клим слышал густой голос ее...
Прежде чем ответить на вопрос, человек этот осматривал всех в комнате светлыми
глазами, осторожно крякал, затем, наклонясь вперед, вытягивал шею, показывая за левым ухом
своим лысую, костяную шишку размером в небольшую картофелину.
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица
своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой спиной
своей, и, улыбаясь
глазами овцы, сказала...
«Интересно: как она встретится с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и женщины? А если догадается — повысит ли это меня в ее
глазах? Дронов говорил, что девушки и женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала о Макарове: по
глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает
свои сухие фразы именем бога, хотя богомольна только из приличия».
Он закрыл
глаза, и, утонув в темных ямах, они сделали лицо его более жутко слепым, чем оно бывает у слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного дома, кокетливо спрятавшего
свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Она задохнулась, видимо, не в силах выговорить какое-то слово, ее смуглое лицо покраснело и даже вспухло, на
глазах показались слезы; перекинув легкое тело
свое на колени, она шептала...
Сказав это спокойно и беззлобно, она закрыла
глаза, а Клим, гладя ее щеку, шею и плечо, поставил, очень ласково,
свой главный вопрос...
Он злился. Его раздражало шумное оживление Марины, и почему-то была неприятна встреча с Туробоевым. Трудно было признать, что именно вот этот человек с бескровным лицом и какими-то кричащими
глазами — мальчик, который стоял перед Варавкой и звонким голосом говорил о любви
своей к Лидии. Неприятен был и бородатый студент.
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем, потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел на ручку дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше
своего возраста, странно белая кожа его лица как бы припудрена, под
глазами синеватые тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
Туробоев усмехнулся. Губы у него были разные, нижняя значительно толще верхней, темные
глаза прорезаны красиво, но взгляд их неприятно разноречив, неуловим. Самгин решил, что это кричащие
глаза человека больного и озабоченного желанием скрыть
свою боль и что Туробоев человек преждевременно износившийся. Брат спорил с Нехаевой о символизме, она несколько раздраженно увещевала его...
Туробоев, закурив папиросу о
свой же окурок, поставил его в ряд шести других, уже погасших. Туробоев был нетрезв, его волнистые, негустые волосы встрепаны, виски потны, бледное лицо побурело, но
глаза, наблюдая за дымящимся окурком, светились пронзительно. Кутузов смотрел на него взглядом осуждающим. Дмитрий, полулежа на койке, заговорил докторально...
Он смотрел в расширенные зрачки ее полубезумных
глаз, и они открывали ему в глубине
своей нечто, о чем он невольно подумал...
Лютов ткнул в грудь
свою, против сердца, указательным пальцем и повертел им, точно штопором. Неуловимого цвета, но очень блестящие
глаза его смотрели в лицо Клима неприятно щупающим взглядом; один
глаз прятался в переносье, другой забегал под висок. Они оба усмешливо дрогнули, когда Клим сказал...
Лидия молчала, прикусив губы, опираясь локтями о колена
свои. Смуглое лицо ее потемнело от прилива крови, она ослепленно прикрыла
глаза. Климу очень хотелось сказать ей что-то утешительное, но он не успел.
Когда он, один, пил чай, явились Туробоев и Варавка, серые, в пыльниках; Варавка был похож на бочку, а Туробоев и в сером, широком мешке не потерял
своей стройности, а сбросив с плеч парусину, он показался Климу еще более выпрямленным и подчеркнуто сухим. Его холодные
глаза углубились в синеватые тени, и что-то очень печальное, злое подметил Клим в их неподвижном взгляде.
Варавка вытаскивал из толстого портфеля
своего планы, бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев на нового царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В двери с террасы встал Лютов, мокроволосый, красный, и объявил, мигая косыми
глазами...
Мать, осторожно, чтоб не стереть пудру со щек, прикладывала ко
глазам своим миниатюрный платочек, но Клим видел, что в платке нет нужды,
глаза совершенно сухи.
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в
глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг
своей оригинальности.
За
глаза Клим думал о Варавке непочтительно, даже саркастически, но, беседуя с ним, чувствовал всегда, что человек этот пленяет его
своей неукротимой энергией и прямолинейностью ума. Он понимал, что это ум цинический, но помнил, что ведь Диоген был честный человек.
Говоря, Спивак как будто прислушивалась к
своим словам,
глаза ее потемнели, и чувствовалось, что говорит она не о том, что думает, глядя на
свой живот.
Говоря, Томилин делал широкие, расталкивающие жесты, голос его звучал властно,
глаза сверкали строго. Клим наблюдал его с удивлением и завистью. Как быстро и резко изменяются люди! А он все еще играет унизительную роль человека, на которого все смотрят, как на ящик для мусора
своих мнений. Когда он уходил, Томилин настойчиво сказал ему...
Клим Самгин никак не мог понять
свое отношение к Спивак, и это злило его. Порою ему казалось, что она осложняет смуту в нем, усиливает его болезненное состояние. Его и тянуло к ней и отталкивало от нее. В глубине ее кошачьих
глаз, в центре зрачка, он подметил холодноватую, светлую иголочку, она колола его как будто насмешливо, а может быть, зло. Он был уверен, что эта женщина с распухшим животом чего-то ищет в нем, хочет от него.
Человеком, сыгравшим
свою роль, он видел известного писателя, большебородого, коренастого старика с маленькими
глазами.
— Вот — увидите, увидите! — таинственно говорил он раздраженной молодежи и хитро застегивал пуговки
глаз своих в красные петли век. — Он — всех обманет, дайте ему оглядеться! Вы на
глаза его, на зеркало души, не обращаете внимания. Всмотритесь-ка в лицо-то!
«Счетовод», — неприязненно подумал Клим. Взглянув в зеркало, он тотчас погасил усмешку на
своем лице. Затем нашел, что лицо унылое и похудело. Выпив стакан молока, он аккуратно разделся, лег в постель и вдруг почувствовал, что ему жалко себя. Пред
глазами встала фигура «лепообразного» отрока, память подсказывала его неумелые речи.
Дьякон выпрямился, осветил побуревшее лицо
свое улыбкой почти бесцветных
глаз.
Когда у дяди Хрисанфа веселый студент Маракуев и Поярков начинали шумное состязание о правде народничества и марксизма со
своим приятелем Прейсом, евреем, маленьким и элегантным, с тонким лицом и бархатными
глазами, Самгин слушал эти споры почти равнодушно, иногда — с иронией.
Когда Маракуев, вспыхнув фейерверком, сгорал, а Поярков, истощив весь запас коротко нарубленных фраз
своих, смотрел в упор на Прейса разноцветными
глазами, Прейс говорил...
— Второй раз увижу, как великий народ встретит
своего молодого вождя, — говорил он, отирая влажные
глаза, и, спохватясь, насмешливо кривил губы.
Клим вздрогнул, представив тело Лидии в этих холодных, странно белых руках. Он встал и начал ходить по комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему
свой синеватый нос и открыл
глаза, говоря...
Он был непоседлив; часто и стремительно вскакивал; хмурясь, смотрел на черные часы
свои, закручивая реденькую бородку штопором, совал ее в изъеденные зубы, прикрыв
глаза, болезненно сокращал кожу лица иронической улыбкой и широко раздувал ноздри, как бы отвергая некий неприятный ему запах.
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими
глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь
свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.
Он оглянулся, ему показалось, что он сказал эти слова вслух, очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно. В зеркале он видел лицо
свое бледным, близорукие
глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро сбежал в
свою комнату и лег, сжимая виски ладонями, закусив губы.
И быстро вытерла
глаза. Опасаясь, что он скажет ей нечто неуместное, Клим тоже быстро поцеловал ее сухую, горячую руку. Потом, расхаживая по
своей комнате, он соображал...
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и
глазами хищных птиц, превосходно играли на рожках русские песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам
своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три в день, публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
Но он не мог оторвать взгляда
своего от игры морщин на измятом, добром лице, от изумительного блеска детских
глаз, которые, красноречиво договаривая каждую строку стихов, придавали древним словам живой блеск и обаятельный, мягкий звон.
Самгину бросилось в
глаза, как плотно и крепко прижал Витте к земле длинные и широкие ступни
своих тяжелых ног.