Неточные совпадения
А отец Самгин боялся их, маленький Клим видел, что отец почти перед каждым из них виновато потирал мягкие, ласковые
руки свои
и дрыгал
ногою.
Его длинные
ноги не сгибаются, длинные
руки с кривыми пальцами шевелятся нехотя, неприятно, он одет всегда в длинный, коричневый сюртук, обут в бархатные сапоги на меху
и на мягких подошвах.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно
и, шаркнув
ногой, склонив голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная
рука женщины не достала его.
Он выработал себе походку, которая, воображал он, должна была придать важность ему, шагал не сгибая
ног и спрятав
руки за спину, как это делал учитель Томилин. На товарищей он посматривал немного прищурясь.
Туробоев, холодненький, чистенький
и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая
ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за
руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал
и охватил
ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову
и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их,
и шагнул вслед за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна,
ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх лицом, дергая плечами, сгибая колени, била головой о подушку
и рычала...
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей
и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене,
и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой
руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали,
ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот
и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал
руки в карманы, широко раздвигал
ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
Клим стал на
ноги, хотел поднять Лиду, но его подшибли, он снова упал на спину, ударился затылком, усатый солдат схватил его за
руку и повез по льду, крича...
Лидия вывихнула
ногу и одиннадцать дней лежала в постели. Левая
рука ее тоже была забинтована. Перед отъездом Игоря толстая, задыхающаяся Туробоева, страшно выкатив глаза, привела его проститься с Лидией, влюбленные, обнявшись, плакали, заплакала
и мать Игоря.
Клим зажег свечу, взял в правую
руку гимнастическую гирю
и пошел в гостиную, чувствуя, что
ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на пол
и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив голову, озабоченно смотрела на свои
ноги, а Рита, увидав через ее плечо Клима в двери, оттолкнула ее
и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими
руками, сказала бойко
и оглушительно...
На висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы
и крепко закрыл глаза. В
ногах кровати стояли Феня с медным тазом в
руках и Куликова с бинтами, с марлей.
— Ага! — сердито вскричал Варавка
и, вскочив на
ноги, ушел тяжелой, но быстрой походкой медведя. Клим тоже встал, но мать, взяв его под
руку, повела к себе, спрашивая...
Дмитрий лежал на койке, ступня левой
ноги его забинтована; в синих брюках
и вышитой рубахе он был похож на актера украинской труппы. Приподняв голову, упираясь
рукою в постель, он морщился
и бормотал...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его
и упал к
ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом
и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой
и быстрый поцелуй в губы
и торопливый шепот...
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из
руки Туробоева
и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под
ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним
и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова
и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Из-за угла вышли под
руку два студента, дружно насвистывая марш, один из них уперся
ногами в кирпичи панели
и вступил в беседу с бабой, мывшей стекла окон, другой, дергая его вперед, уговаривал...
Гриша, когда жил там, присмотрелся к нему
и стал при каждой встрече вставать пред ним на
руки, вверх
ногами.
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы
ноги его были одеты синими штанами. В одной
руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик
и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
«Болван», — мысленно выругался Самгин
и вытащил
руку свою из-под локтя спутника, но тот, должно быть, не почувствовал этого, он шел, задумчиво опустив голову, расшвыривая
ногою сосновые шишки. Клим пошел быстрее.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи
и руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые
ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Макаров стоял, сдвинув
ноги,
и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал головою, двуцветные волосы падали на лоб
и щеки ему, резким жестом
руки он отбрасывал их, лицо его стало еще красивее
и как-то острей.
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым лицом монахини; молоденькая
и стройная, на тонких
ногах,
и еще две шли, взяв друг друга под
руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые
ноги курносый солдат,
и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Лидия села в кресло, закинув
ногу на
ногу, сложив
руки на груди,
и как-то неловко тотчас же начала рассказывать о поездке по Волге, Кавказу, по морю из Батума в Крым. Говорила она, как будто торопясь дать отчет о своих впечатлениях или вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов, дорог.
И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим принимал как ее слова.
Дядя Хрисанф, сидя верхом на стуле, подняв
руку, верхнюю губу
и брови, напрягая толстые икры коротеньких
ног, подскакивал, подкидывал тучный свой корпус, голое лицо его сияло восхищением, он сладостно мигал.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой
и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на
ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове были смазаны маслом
и лежали гладко. В одной
руке он держал узенькую
и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
— Гениально! — крикнул Лютов
и встряхнул
руками, как бы сбрасывая что-то под
ноги дьякону, а тот, горестно изогнув брови, шевеля тройной бородой, говорил...
Климу стало неловко. От выпитой водки
и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная
и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он
и говорил, стоя с рюмкой в
руках против дьякона, который, согнувшись, смотрел под
ноги ему.
Затем вогнали во двор человека с альбомом в
руках, он топал
ногою, тыкал карандашом в грудь солдата
и возмущенно кричал...
Макаров бережно усадил его на стул у двери — обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую
ногу и, стряхивая
рукой пыль с головы, сипло зарычал...
Самгин почувствовал себя на крепких
ногах. В слезах Маракуева было нечто глубоко удовлетворившее его, он видел, что это слезы настоящие
и они хорошо объясняют уныние Пояркова, утратившего свои аккуратно нарубленные
и твердые фразы, удивленное
и виноватое лицо Лидии, закрывшей
руками гримасу брезгливости, скрип зубов Макарова, — Клим уже не сомневался, что Макаров скрипел зубами, должен был скрипеть.
Регент был по плечо Инокову, но значительно шире
и плотнее, Клим ждал, что он схватит Инокова
и швырнет за перила, но регент, качаясь на
ногах, одной
рукой придерживал панаму, а другой толкая Инокова в грудь, кричал звонким голосом...
У Клима задрожали
ноги, он присел на землю, ослепленно мигая, пот заливал ему глаза; сорвав очки, он смотрел, как во все стороны бегут каменщики, плотники
и размахивают
руками.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая на одну
ногу, свалился в двух шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев на землю
и, вытирая
руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
Подскакал офицер
и, размахивая
рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил
руки,
ноги его
и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть
и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами,
и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот,
и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову,
и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав
руки в коленях, смотрел под
ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Маракуев смеялся, Варвара тоже усмехалась небрежненькой
и скучной усмешкой, а Самгин вдруг почувствовал, что ему жалко Диомидова, который, вскочив со стула, толкая его
ногою прочь от себя, прижав
руки ко груди, захлебывался словами...
Свесив с койки
ноги в сапогах, давно не чищенных, ошарканных галошами, опираясь спиною о стену, Кутузов держал в одной
руке блюдце, в другой стакан чаю
и говорил знакомое Климу...
Самгин чувствовал себя неловко, Лидия села на диван, поджав под себя
ноги, держа чашку в
руках и молча, вспоминающими глазами, как-то бесцеремонно рассматривала его.
— Ну, все равно, — махнул
рукою Долганов
и, распахнув полы сюртука, снова сел, поглаживая
ноги, а женщина, высоко вскинув голову, захохотала, вскрикивая сквозь смех...
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между
ног и сложив на эфесе очень красные кисти
рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Офицер вскинул голову, вытянул
ноги под стол, а
руки спрятал в карманы, на лице его явилось выражение недоумевающее. Потянув воздух носом, он крякнул
и заговорил негромко, размышляющим тоном...
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей за ним с мокрой тряпкой в
руке; когда ей удалось загнать его в угол двора, он упал под
ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли
и выбежал на улицу, а в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника,
и сказал...
Варавка, упираясь
руками в ручки кресла, тяжело поднял себя
и на подгибающихся
ногах пошел отдохнуть.
Самгин шагал среди танцующих, мешая им, с упорством близорукого рассматривая ряженых,
и сердился на себя за то, что выбрал неудобный костюм, в котором путаются
ноги. Среди ряженых он узнал Гогина, одетого оперным Фаустом; клоун, которого он ведет под
руку, вероятно, Татьяна. Длинный арлекин, зачем-то надевший рыжий парик
и шляпу итальянского бандита, толкнул Самгина, схватил его за плечо
и тихонько извинился...
Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу
и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под
руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые
ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой,
и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек,
и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов
и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы
ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими
руками, за эфес
и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске,
и левая
нога вздрагивала под кафтаном. За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв
руку выше головы, сжимая
и разжимая пальцы.