Неточные совпадения
Изредка являлся Томилин, он проходил по двору медленно, торжественным шагом, не глядя в окна Самгиных; войдя к
писателю, молча жал
руки людей и садился в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
— Это вопрос глубочайшего, общечеловеческого значения, — начинал он высоким, но несколько усталым и тусклым голосом;
писатель Катин, предупреждающе подняв
руку и брови, тоже осматривал присутствующих взглядом, который красноречиво командовал...
Судорожно размахивая
руками, краснея до плеч,
писатель рассказывал русскую историю, изображая ее как тяжелую и бесконечную цепь смешных, подлых и глупых анекдотов.
Писатель начал рассказывать о жизни интеллигенции тоном человека, который опасается, что его могут в чем-то обвинить. Он смущенно улыбался, разводил
руками, называл полузнакомые Климу фамилии друзей своих и сокрушенно добавлял...
Тихо открылась дверь, робко вошла жена
писателя, он вскочил, схватил ее за
руку...
Не зная, что делать с собою, Клим иногда шел во флигель, к
писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон; маленький старичок, с глазами, спрятанными за темные очки, то и дело потирал пухлые
руки, восклицая...
Из флигеля выходили, один за другим, темные люди с узлами, чемоданами в
руках,
писатель вел под
руку дядю Якова. Клим хотел выбежать на двор, проститься, но остался у окна, вспомнив, что дядя давно уже не замечает его среди людей.
Писатель подсадил дядю в экипаж черного извозчика, дядя крикнул...
Явился
писатель Никодим Иванович, тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под
руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими
руками, за эфес и за конец, поперек живота;
писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
Лютов, балансируя, держа саблю под мышкой, вытянув шею, двигался в зал, за ним шел
писатель, дирижируя
рукою с бутербродом в ней.
Минут через двадцать
писатель возвратился в зал; широкоплечий, угловатый, он двигался не сгибая ног, точно шел на ходулях, — эта величественная, журавлиная походка придавала в глазах Самгина оттенок ходульности всему, что
писатель говорил. Пройдя, во главе молодежи, в угол,
писатель, вкусно и громко чмокнув, поправил пенсне, нахмурился, картинно, жестом хормейстера, взмахнул
руками.
Он понял это, когда
писатель, распластав
руки, точно крылья, остановил хор и глубоким басом прочитал, как дьякона читают «Апостол...
— Прошу внимания, — строго крикнул Самгин, схватив обеими
руками спинку стула, и, поставив его пред собою, обратился к
писателю: — Сейчас вы пропели в тоне шутовской панихиды неловкие, быть может, но неоспоримо искренние стихи старого революционера, почтенного литератора, который заплатил десятью годами ссылки…
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его и освободит, но люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под
руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один из модных
писателей, красивый брюнет.
Неточные совпадения
Левин нахмурился, холодно пожал
руку и тотчас же обратился к Облонскому. Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России, одноутробному брату
писателю, однако он терпеть не мог, когда к нему обращались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.
Великий
писатель принужден был его наконец высечь для удовлетворения оскорбленного нравственного чувства своего читателя, но, увидев, что великий человек только встряхнулся и для подкрепления сил после истязания съел слоеный пирожок, развел в удивлении
руки и так оставил своих читателей.
Само собой разумеется, что убежденному
писателю с этой стороны не может представиться никаких надежд. Солидный читатель никогда не выкажет ему сочувствия, не подаст
руку помощи. В трудную годину он отвернется от
писателя и будет запевалой в хоре простецов, кричащих: ату! В годину более льготную отношения эти, быть может, утратят свою суровость, но не сделаются от этого более сознательными.
Собака была у
писателя, как говорится, не в
руках: слишком тяжел, стар и неуклюж был матерый
писатель, чтобы целый день заниматься собакой: мыть ее, чесать, купать, вовремя кормить, развлекать и дрессировать и следить за ее здоровьем.
— Ах, от души, от всей души желаю вам удачи… — пылко отозвалась Ольга и погладила его
руку. — Но только что же это такое? Сделаетесь вы известным автором и загордитесь. Будете вы уже не нашим милым, славным, добрым Алешей или просто юнкером Александровым, а станете называться «господин
писатель», а мы станем глядеть на вас снизу вверх, раскрыв рты.