Неточные совпадения
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о том, как разыграется его первый
роман, и уже
знал, что героиня
романа — Лидия.
— Ты
знаешь, — спросил он, — Климент Александрийский утверждал, что ангелы, нисходя с небес, имели
романы с дочерями человеческими.
— Не
знаю, — ответил Макаров, внимательно рассматривая дым папиросы. — Есть тут какая-то связь с Ванькой Дроновым. Хотя — врет Ванька, наверное, нет у него никакого
романа. А вот похабными фотографиями он торговал, это верно.
Покачиваясь в кресле, Клим чувствовал себя взболтанным и неспособным придумать ничего, что объяснило бы ему тревогу, вызванную приездом Лидии. Затем он вдруг понял, что боится, как бы Лидия не
узнала о его
романе с Маргаритой от горничной Фени.
Науки не очень интересовали Клима, он хотел
знать людей и находил, что
роман дает ему больше знания о них, чем научная книга и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство
знает больше, чем наука.
Дронов
знал изумительно много грязненьких
романов, жалких драм, фактов цинического корыстолюбия, мошенничеств, которые невозможно разоблачить.
Он вспомнил, что в каком-то английском
романе герой, добродушный человек,
зная, что жена изменяет ему, вот так же сидел пред камином, разгребая угли кочергой, и мучился, представляя, как стыдно, неловко будет ему, когда придет жена, и как трудно будет скрыть от нее, что он все
знает, но, когда жена, счастливая, пришла, он выгнал ее.
— Жульнические
романы, как, примерно, «Рокамболь», «Фиакр номер 43» или «Граф Монте-Кристо». А из русских писателей весьма увлекает граф Сальяс, особенно забавен его
роман «Граф Тятин-Балтийский», — вещь, как
знаете, историческая. Хотя у меня к истории — равнодушие.
— Ты
знаешь, что у Марины был
роман с Кутузовым? — спросил Самгин, улыбаясь.
И,
знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники… то есть не преступники, конечно, а…
роман «Овод» или «Спартак» изволили читать?
— Говорит мне: «Я был бы доволен, если б
знал, что умираю честно». Это — как из английского
романа. Что значит — честно умереть? Все умирают — честно, а вот живут…
— Ну, — черт его
знает, может быть, и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас же сказал: — У Потапенко есть
роман «Любовь», там женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям. Женщина, по-моему, —
знает лучше мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него —
роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие,
знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
В числе его странностей был интерес к литературе контрреволюционной, он
знал множество различных брошюр,
романов и почему-то настойчиво просвещал патрона...
Неточные совпадения
Кити молча улыбалась. «Но как же она прошла через это? Как бы я желала
знать весь ее
роман», подумала Кити, вспоминая непоэтическую наружность Алексея Александровича, ее мужа.
Вронский никогда не
знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много
романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
Еще страшней, еще чуднее: // Вот рак верхом на пауке, // Вот череп на гусиной шее // Вертится в красном колпаке, // Вот мельница вприсядку пляшет // И крыльями трещит и машет; // Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, // Людская молвь и конский топ! // Но что подумала Татьяна, // Когда
узнала меж гостей // Того, кто мил и страшен ей, // Героя нашего
романа! // Онегин за столом сидит // И в дверь украдкою глядит.
Прости ж и ты, мой спутник странный, // И ты, мой верный идеал, // И ты, живой и постоянный, // Хоть малый труд. Я с вами
знал // Всё, что завидно для поэта: // Забвенье жизни в бурях света, // Беседу сладкую друзей. // Промчалось много, много дней // С тех пор, как юная Татьяна // И с ней Онегин в смутном сне // Явилися впервые мне — // И даль свободного
романа // Я сквозь магический кристалл // Еще не ясно различал.