«Социальная революция без социалистов», — еще раз попробовал он успокоить себя и вступил сам с собой в некий безмысленный и бессловесный, но тем более волнующий спор. Оделся и пошел в город, внимательно
присматриваясь к людям интеллигентской внешности, уверенный, что они чувствуют себя так же расколото и смущенно, как сам он. Народа на улицах было много, и много было рабочих, двигались люди неторопливо, вызывая двойственное впечатление праздности и ожидания каких-то событий.
Неточные совпадения
Лютов произнес речь легко, без пауз; по словам она должна бы звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил в ней. Это удивило его. Но еще более удивительно было то, что говорил
человек совершенно трезвый.
Присматриваясь к нему, Клим подумал...
У него совершенно неестественно заострились скулы, он двигал челюстью, как бы скрипя зубами, и вертел головою,
присматриваясь к суете встревоженных
людей.
Люди становились все тише, говорили ворчливее, вечер делал их тусклыми.
«Плачет. Плачет», — повторял Клим про себя. Это было неожиданно, непонятно и удивляло его до немоты. Такой восторженный крикун, неутомимый спорщик и мастер смеяться, крепкий, красивый парень, похожий на удалого деревенского гармониста, всхлипывает, как женщина, у придорожной канавы, под уродливым деревом, на глазах бесконечно идущих черных
людей с папиросками в зубах. Кто-то мохнатый, остановясь на секунду за маленькой нуждой,
присмотрелся к Маракуеву и весело крикнул...
Самым интересным
человеком в редакции и наиболее характерным для газеты Самгин,
присмотревшись к сотрудникам, подчеркнул Дронова, и это немедленно понизило в его глазах значение «органа печати». Клим должен был признать, что в роли хроникера Дронов на своем месте. Острый взгляд его беспокойных глаз проникал сквозь стены домов города в микроскопическую пыль буднишной жизни, зорко находя в ней, ловко извлекая из нее наиболее крупные и темненькие пылинки.
Но, хотя речи были неинтересны,
люди все сильнее раздражали любопытство. Чего они хотят?
Присматриваясь к Стратонову, Клим видел в нем что-то воинствующее и, пожалуй, не удивился бы, если б Стратонов крикнул на суетливого, нервозного рыженького...
Самгину очень понравилось, что этот
человек помешал петь надоевшую, неумную песню. Клим, качаясь на стуле, смеялся. Пьяный шагнул
к нему, остановился,
присмотрелся и тоже начал смеяться, говоря...
— Сядемте, — предложил Клим, любуясь оживлением постояльца, внимательно
присматриваясь к нему и находя, что Митрофанов одновременно похож на регистратора в окружном суде, на кассира в магазине «Мюр и Мерилиз», одного из метр-д-отелей в ресторане «Прага», на университетского педеля и еще на многих обыкновеннейших
людей.
«Ничего своеобразного в этих
людях — нет, просто я несколько отравлен марксизмом», — уговаривал себя Самгин,
присматриваясь к тяжелому, нестройному ходу рабочих, глядя, как они, замедляя шаги у ворот, туго уплотняясь, вламываются в Кремль.
Он зорко
присматривался к лицам
людей, — лица такие же, как у тех, что три года тому назад шагали не торопясь в Кремль
к памятнику Александра Второго, да, лица те же, но
люди — другие.
Люди были интересны Самгину настолько, насколько он,
присматриваясь к ним, видел себя не похожим на них.
Но чем более он
присматривался к нянькину внуку, тем чаще являлись подозрения, что Дронов каждый данный момент и во всех своих отношениях
к людям — человечишка неискренний.
Но, несмотря на то, что он так ненормально, нездорово растолстел, Самгин,
присматриваясь к нему, не мог узнать в нем того полусонного, медлительного
человека, каким Томилин жил в его памяти.
Самгин торопился уйти, показалось, что Диомидов
присматривается к нему, узнает его. Но уйти не удавалось. Фроленкова окружали крупные бородатые
люди, а Диомидов, помахивая какими-то бумажками, зажатыми в левой руке, протягивал ему правую и бормотал...
— Место — неуютное. Тоскливо. Смотришь вокруг, — говорил Дмитрий, — и возмущаешься идиотизмом власти, их дурацкими приемами гасить жизнь. Ну, а затем,
присмотришься к этой пустынной земле, и как будто почувствуешь ее жажду
человека, — право! И вроде как бы ветер шепчет тебе: «Ага, явился? Ну-ко, начинай…»
«Благослови господи на покаяние без страха, лжи и без утайки.
Присматриваясь к людям, со скорбью вижу: одни как я — всё время пытаются обойти жизнь стороной, где полегче, но толкутся на одном месте до усталости и до смерти бесполезно себе и людям, другие же пытаются идти прямо к тому, что любят, и, обрекая себя на многие страдания, достигают ли любимого — неизвестно».
Неточные совпадения
Как это было просто! В самом деле, стоит только
присмотреться к походке молодого
человека и старого, чтобы увидеть, что молодой ходит легко, почти на носках, а старый ставит ногу на всю ступню и больше надавливает на пятку. Пока мы с Дерсу осматривали покинутый бивак, Чжан Бао и Чан Лин развели огонь и поставили палатку.
Чем ближе я
присматривался к этому
человеку, тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому
человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания
к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под эти мысли я опять задремал и проспал до утра.
Когда все было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и
люди разошлись по домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого, родного не было ничего, кроме детей. Побродивши между посторонних, еще
присмотревшись к ним, я перестал в них искать своих и отучился — не от
людей, а от близости с ними.
Присмотревшись хорошенько
к Доброву, Вихров увидел, что тот был один из весьма многочисленного разряда
людей в России, про которых можно сказать, что не пей только
человек — золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время был очень умен и наблюдателен, так у него ничего не могло с глазу свернуться. Вихров стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.
— Стыдились бы! Я
человек тяжелый и то понимаю справедливость! — Он поднял руку выше головы и замолчал, полузакрыв глаза, как бы
присматриваясь к чему-то вдали.