Неточные совпадения
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся,
чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем
ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Сам он не
чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное
ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Утомленный физически, Клим шел не торопясь,
чувствуя, как светлый холод ночи вымораживает из него неясные мысли и
ощущения. Он даже мысленно напевал на мотив какой-то оперетки...
И тотчас же ему вспомнились глаза Лидии, затем — немой взгляд Спивак. Он смутно понимал, что учится любить у настоящей любви, и понимал, что это важно для него. Незаметно для себя он в этот вечер
почувствовал, что девушка полезна для него: наедине с нею он испытывает смену разнообразных, незнакомых ему
ощущений и становится интересней сам себе. Он не притворяется пред нею, не украшает себя чужими словами, а Нехаева говорит ему...
Это не было похоже на тоску, недавно пережитую им, это было сновидное, тревожное
ощущение падения в некую бездонность и мимо своих обычных мыслей, навстречу какой-то новой, враждебной им. Свои мысли были где-то в нем, но тоже бессловесные и бессильные, как тени. Клим Самгин смутно
чувствовал, что он должен в чем-то сознаться пред собою, но не мог и боялся понять: в чем именно?
Ревность не являлась, но Самгин
почувствовал, что в нем исчезает робость пред Лидией,
ощущение зависимости от нее. Солидно, тоном старшего, он заговорил...
Клим выпил храбро, хотя с первого же глотка
почувствовал, что напиток отвратителен. Но он ни в чем не хотел уступать этим людям, так неудачно выдумавшим себя, так раздражающе запутавшимся в мыслях и словах. Содрогаясь от жгучего вкусового
ощущения, он мельком вторично подумал, что Макаров не утерпит, расскажет Лидии, как он пьет, а Лидия должна будет
почувствовать себя виноватой в этом. И пусть
почувствует.
Возвратился он к вечеру, ослепленный, оглушенный,
чувствуя себя так, точно побывал в далекой, неведомой ему стране. Но это
ощущение насыщенности не тяготило, а, как бы расширяя Клима, настойчиво требовало формы и обещало наградить большой радостью, которую он уже смутно
чувствовал.
Да, приятно было узнать мнение Лютова, человека, в сущности, не глупого, хотя все-таки несколько обидно, что он отказал в симпатии. Самгин даже
почувствовал, что мнение это выпрямляет его, усиливая в нем
ощущение своей значительности, оригинальности.
Самгин выпил рюмку коньяка, подождал, пока прошло
ощущение ожога во рту, и выпил еще. Давно уже он не испытывал столь острого раздражения против людей, давно не
чувствовал себя так одиноким. К этому чувству присоединялась тоскливая зависть, — как хорошо было бы обладать грубой дерзостью Кутузова, говорить в лицо людей то, что думаешь о них. Сказать бы им...
«Я стал слишком мягок с нею, и вот она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтоб всегда и в любую минуту настраивать ее созвучно моим желаниям. Надо научиться понимать все, что она думает и
чувствует, не расспрашивая ее. Мужчина должен поглощать женщину так, чтоб все тайные думы и
ощущения ее полностью передавались ему».
Самгин уже ни о чем не думал, даже как бы не
чувствовал себя, но у него было
ощущение, что он сидит на краю обрыва и его тянет броситься вниз.
Однако он
чувствовал, что на этот раз мелкие мысли не помогают ему рассеять только что пережитое впечатление. Осторожно и медленно шагая вверх, он прислушивался, как в нем растет нечто неизведанное. Это не была привычная работа мысли, автоматически соединяющей слова в знакомые фразы, это было нарастание очень странного
ощущения: где-то глубоко под кожей назревало, пульсировало, как нарыв, слово...
Он медленно разделся до ночного белья, выпил еще вина и, сидя на постели,
почувствовал, что возобновляется
ощущение зреющего нарыва, испытанное им в Женеве.
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое
ощущение неудачи, неумелости, и
чувствовал себя охмелевшим не столько от вина, как от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната была пуста, значит — девушка не спит еще. Он позвонил, и, когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь...
Самгин
почувствовал нечто похожее на толчок в грудь и как будто пошевелились каменные плиты под ногами, — это было так нехорошо, что он попытался объяснить себе стыдное, малодушное
ощущение физически и сказал Дронову...
Неточные совпадения
Ему приятно было
чувствовать эту легкую боль в сильной ноге, приятно было мышечное
ощущение движений своей груди при дыхании.
После страшной боли и
ощущения чего-то огромного, больше самой головы, вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастию,
чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь, приковывало к себе всё внимание, и что он опять может жить, думать и интересоваться не одним своим зубом.
— Я начинаю думать, Платон, что путешествие может, точно, расшевелить тебя. У тебя душевная спячка. Ты просто заснул, и заснул не от пресыщения или усталости, но от недостатка живых впечатлений и
ощущений. Вот я совершенно напротив. Я бы очень желал не так живо
чувствовать и не так близко принимать к сердцу все, что ни случается.
И каждый раз молодой человек, проходя мимо,
чувствовал какое-то болезненное и трусливое
ощущение, которого стыдился и от которого морщился.
Эта минута была ужасно похожа, в его
ощущении, на ту, когда он стоял за старухой, уже высвободив из петли топор, и
почувствовал, что уже «ни мгновения нельзя было терять более».