Неточные совпадения
— Ты, милая барышня, выйдешь замуж за
попа и будешь жить
в деревне.
Он считал товарищей глупее себя, но
в то же время видел, что оба они талантливее, интереснее его. Он знал, что мудрый
поп Тихон говорил о Макарове...
— Это — Ржига. И —
поп. Вредное влияние будто бы. И вообще — говорит — ты, Дронов,
в гимназии явление случайное и нежелательное. Шесть лет учили, и — вот… Томилин доказывает, что все люди на земле — случайное явление.
Клим поспешно ушел, опасаясь, что писатель спросит его о напечатанном
в журнале рассказе своем; рассказ был не лучше других сочинений Катина,
в нем изображались детски простодушные мужики, они, как всегда, ожидали пришествия божьей правды, это обещал им сельский учитель, честно мыслящий человек, которого враждебно преследовали двое: безжалостный мироед и хитрый
поп.
— Жалко его. Это ведь при мне
поп его выгнал, я
в тот день работала у
попа. Ваня учил дочь его и что-то наделал, горничную ущипнул, что ли. Он и меня пробовал хватать. Я пригрозила, что пожалуюсь попадье, отстал. Он все-таки забавный, хоть и злой.
—
В университете учатся немцы, поляки, евреи, а из русских только дети
попов. Все остальные россияне не учатся, а увлекаются поэзией безотчетных поступков. И страдают внезапными припадками испанской гордости. Еще вчера парня тятенька за волосы драл, а сегодня парень считает небрежный ответ или косой взгляд профессора поводом для дуэли. Конечно, столь задорное поведение можно счесть за необъяснимо быстрый рост личности, но я склонен думать иначе.
Не нравилась ему игла Петропавловской крепости и ангел, пронзенный ею; не нравилась потому, что об этой крепости говорили с почтительной ненавистью к ней, но порою
в ненависти звучало что-то похожее на зависть: студент
Попов с восторгом называл крепость...
Надоедал Климу студент
Попов; этот голодный человек неутомимо бегал по коридорам, аудиториям, руки его судорожно, как вывихнутые, дергались
в плечевых суставах; наскакивая на коллег, он выхватывал из карманов заношенной тужурки письма, гектографированные листки папиросной бумаги и бормотал, втягивая
в себя звук с...
— А — то, что народ хочет свободы, не той, которую ему сулят политики, а такой, какую могли бы дать
попы, свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть на триста лет
в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все грехи. Чисто!
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь
в реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал головою, с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый палец у его носа. По площади спешно шагал к ветле священник с крестом
в руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел
поп, — Самгин увидал под ветлой парня
в розовой рубахе и Макарова на коленях перед ним.
Маракуев утверждал, что
в рейхстаге две трети членов —
попы, а дядя Хрисанф доказывал...
— Цензор — собака. Старик, брюхо по колени, жена — молоденькая, дочь
попа, была сестрой милосердия
в «Красном Кресте». Теперь ее воспитывает чиновник для особых поручений губернатора, Маевский, недавно подарил ей полдюжины кружевных панталон.
«Ребячливо думаю я, — предостерег он сам себя. — Книжно», — поправился он и затем подумал, что, прожив уже двадцать пять лет, он никогда не испытывал нужды решить вопрос: есть бог или — нет? И бабушка и
поп в гимназии, изображая бога законодателем морали, низвели его на степень скучного подобия самих себя. А бог должен быть или непонятен и страшен, или так прекрасен, чтоб можно было внеразумно восхищаться им.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел
в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр
Попов сидел
в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную
в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
— Наивно, Варек, — сказал Маракуев, смеясь, и напомнил о пензенском
попе Фоме, пугачевце, о патере Александре Гавацци, но, когда начал о духовенстве эпохи крестьянских войн
в Германии, — Варвара капризно прервала его поучительную речь...
Он даже начал собирать «открытки» на политические темы; сначала их навязывала ему Сомова, затем он сам стал охотиться за ними, и скоро у него образовалась коллекция картинок, изображавших Финляндию, которая защищает конституцию от нападения двуглавого орла, русского мужика, который пашет землю
в сопровождении царя, генерала,
попа, чиновника, купца, ученого и нищего, вооруженных ложками; «Один с сошкой, семеро — с ложкой», — подписано было под рисунком.
— Вот такой — этот настоящий русский, больше, чем вы обе, — я так думаю. Вы помните «Золотое сердце» Златовратского! Вот! Он удивительно говорил о начальнике
в тюрьме, да! О, этот может много делать! Ему будут слушать, верить, будут любить люди. Он может… как говорят? — может утешивать. Так? Он — хороший
поп!
Через минуту Самгин имел основание думать, что должно повториться уже испытанное им: он сидел
в кабинете у стола, лицом к свету, против него, за столом, помещался офицер, только обстановка кабинета была не такой домашней, как у полковника
Попова, а — серьезнее, казенней.
Репутация солидности не только не спасала, а вела к тому, что организаторы движения настойчиво пытались привлечь Самгина к «живому и необходимому делу воспитания гражданских чувств
в будущих чиновниках», — как убеждал его, знакомый еще по Петербургу, рябой, заикавшийся
Попов; он, видимо, совершенно посвятил себя этому делу.
— Н-но н-нельзя же, черт возьми, требовать, ч-чтоб в-все студенчество шло н-на ф-фабрики! — сорванным голосом выдувал
Попов слова обиды, удивления.
Попов являлся
в Москву на день, на два, затем, пофыркав, покричав, — исчезал.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой
в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы;
поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Сталкиваясь с купцами, мещанами,
попами, он находил, что эти люди вовсе не так свирепо жадны и глупы, как о них пишут и говорят, и что их будто бы враждебное отношение ко всяким новшествам,
в сущности, здоровое недоверие людей осторожных.
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто
в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще — черти не нашего бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь к Самгину. — Это — очень дальновидно!
Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое слово! Пора. Они — скажут, увидишь!
— Не понимаю. Был у немцев такой пастор… Штекер, кажется, но — это не похоже. А впрочем, я плохо осведомлен, может, и похоже. Некоторые… знатоки дела говорят: повторение опыта Зубатова, но
в размерах более грандиозных. Тоже как будто неверно. Во всяком случае — замечательно! Я как раз еду на проповедь
попа, — не хотите ли?
Неотрывно, не мигая, он рассматривал судорожную фигурку
в рясе; ряса колыхалась, струилась, как будто намеренно лишая фигуру
попа определенной, устойчивой формы.
— Замученные работой жены, больные дети, — очень трогательно перечислял
поп. — Грязь и теснота жилищ. Отрада —
в пьянстве, распутстве.
— Ни то, ни другое.
Поп не любит социалистов. Впрочем, и социалисты как будто держатся
в стороне от этой игры.
Самгин встал, покачиваясь, подошел к постели и свалился на нее, схватил грушу звонка и крепко зажал ее
в кулаке, разглядывая, как маленький
поп, размахивая рукавами рясы, подпрыгивает, точно петух, который хочет, но не может взлететь на забор.
— С
попом во главе? С портретами царя, с иконами
в руках?
Сейчас я напишу им. Фуллон! — плачевно крикнул
поп и, взмахнув рукой, погрозил кулаком
в потолок; рукав пиджака съехал на плечо ему и складками закрыл половину лица.
Человек
в золотых очках подал Гапону стакан вина,
поп жадно и быстро выпил и снова побежал, закружился, забормотал...
Теперь, когда
попу, точно на смех, грубо остригли космы на голове и бороду, — обнаружилось раздерганное, темненькое, почти синее лицо, черные зрачки, застывшие
в синеватых, масляных белках, и большой нос, прямой, с узкими ноздрями, и сдвинутый влево, отчего одна половина лица казалась больше другой.
Самгин заметил, что раза два, на бегу, Гапон взглянул
в зеркало и каждый раз
попа передергивало, он оглаживал бока свои быстрыми движениями рук и вскрикивал сильнее, точно обжигал руки, выпрямлялся, взмахивал руками.
Кроме
попа,
в комнате как будто никого не было, все молчали, не шевелясь.
Рыжеусый стоял солдатски прямо, прижавшись плечом к стене,
в оскаленных его зубах торчала незажженная папироса; у него лицо человека, который может укусить, и казалось, что он воткнул
в зубы себе папиросу только для того, чтоб не закричать на
попа.
Поп говорил отрывисто, делая большие паузы, повторяя слова и, видимо, с трудом находя их. Шумно всасывал воздух, растирал синеватые щеки, взмахивал головой, как длинноволосый, и после каждого взмаха щупал остриженную голову, задумывался и молчал, глядя
в пол. Медлительный Мартын писал все быстрее, убеждая Клима, что он не считается с диктантом Гапона.
— А —
поп, на вашу меру, величина дутая? Случайный человек. Мм…
В рабочем движении случайностей как будто не должно быть… не бывает.
Знакомый, уютный кабинет
Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников, на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела»
в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
— А — что значат эти союзы безоружных? Доктора и адвокаты из пушек стрелять не учились. А вот
в «Союзе русского народа» —
попы, — вы это знаете? И даже — архиереи, да-с!
«Кончилось», — подумал Самгин. Сняв очки и спрятав их
в карман, он перешел на другую сторону улицы, где курчавый парень и Макаров, поставив Алину к стене, удерживали ее, а она отталкивала их.
В эту минуту Игнат, наклонясь, схватил гроб за край, легко приподнял его и, поставив на
попа, взвизгнул...
На письменном столе лежал бикфордов шнур,
в соседней комнате носатый брюнет рассказывал каким-то кавказцам о японской шимозе, а человек с красивым, но неподвижным лицом, похожий на расстриженного
попа, прочитав записку Гогина, командовал...
— Ты знаешь, что Лидия Варавка здесь живет? Нет? Она ведь — помнишь? —
в Петербурге, у тетки моей жила, мы с нею на доклады философского общества хаживали, там архиереи и
попы литераторов цезарепапизму обучали, — было такое религиозно-юмористическое общество. Там я с моим супругом, Михаилом Степановичем, познакомилась…
—
Поп крест продал, вещь — хорошая, старинное немецкое литье. Говорит:
в земле нашел. Врет, я думаю. Мужики, наверное,
в какой-нибудь усадьбе со стены сняли.
— А ведь если
в Думу купцы да
попы сядут, — вам, интеллигентам, несдобровать.
— Конечно, возможно-с, так как документы не денежные. И ежели
попы не воспользовались ими, могу поискать. Обыкновенно документы такого рода отправляются
в святейший правительствующий синод,
в библиотеку оного.
— Например — о
попах? Почему мужики натолкали
в парламент столько
попов? Хорошие хозяева? Прикинулись эсерами? Или — еще что?
— Мне кажется, что
попов не так уж много
в Думе. А вообще я плохо понимаю — что тебя волнует? — спросил Самгин.
— Не верю, — понимаешь! Над
попом стоит епископ, над епископом — синод, затем является патриарх, эдакий, знаешь, Исидор, униат. Церковь наша организуется по-римски, по-католически, возьмет мужика за горло, как
в Испании,
в Италии, — а?