Он послушно
положил руки на стол, как на клавиатуру, а конец галстука погрузил в стакан чая. Это его сконфузило, и, вытирая галстук платком, он сказал...
Ротмистр Попов всем телом качнулся вперед так, что толкнул грудью стол и звякнуло стекло лампы, он
положил руки на стол и заговорил, понизив голос, причмокивая, шевеля бровями...
Неточные совпадения
Самгин пошел за ним. У
стола с закусками было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом вина в одной
руке, а другою
положив бороду
на плечо и придерживая ее там.
Он отломил
руку женщины, пресс
положил на стол, обломок сунул в карман и сказал...
А Прейс — за
столом,
положив на него
руки, вытянув их так, как будто он — кучер и управляет невидимой лошадью. От зеленого абажура лампы лицо его казалось тоже зеленоватым.
— Я догадалась об этом, — сказала она, легко вздохнув, сидя
на краю
стола и покачивая ногою в розоватом чулке. Самгин подошел,
положил руки на плечи ее, хотел что-то сказать, но слова вспоминались постыдно стертые, глупые. Лучше бы она заговорила о каких-нибудь пустяках.
— Слышали? — спросил он, улыбаясь, поблескивая черненькими глазками. Присел к
столу, хозяйственно налил себе стакан чаю, аккуратно
положил варенья в стакан и, размешивая чай, позванивая ложечкой, рассказал о крестьянских бунтах
на юге. Маленькая, сухая
рука его дрожала, личико морщилось улыбками, он раздувал ноздри и все вертел шеей, сжатой накрахмаленным воротником.
Закурив очень вонючую папиросу, он посмотрел в синий дым ее, сунул
руку за голенище сапога и
положил на стол какую-то медную вещь, похожую
на ручку двери.
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в
руках, против меня за другим
столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела,
положив ногу
на ногу…
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова
положив локти
на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей
рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Хозяин квартиры в бархатной куртке, с красивым, но мало подвижным лицом, воинственно встряхивая головой,
положив одну
руку на стол, другою забрасывая за ухо прядь длинных волос, говорил...
И, сжав пальцы
рук в кулачок,
положив его
на край
стола пред собой, она крепким голосом сказала...
— И опять
положил руки на стол с каким-то сладким умилением в глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном гремел хохот и крики: «Снова! снова!» Однако ж проницательный глаз увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго голову на одном месте.
Через несколько минут он вернулся и сел на свое место. Он чувствовал, что без него что-то говорили о нем, и тревожно обежал глазами товарищей. Потом,
положив руки на стол, он начал:
Он растолкал Евсея, показал ему на дверь, на свечку и погрозил тростью. В третьей комнате за столом сидел Александр,
положив руки на стол, а на руки голову, и тоже спал. Перед ним лежала бумага. Петр Иваныч взглянул — стихи.
Он очертил глазом своим сверкающий круг, замкнув в этом круге слушателей,
положил руки на стол, вытянул их и напряг, точно вожжи схватив. Рана на лице его стала багровой, острый нос потемнел, и всё его копчёное лицо пошло пятнами, а голос сорвался, захрипел.
Неточные совпадения
― Опять, опять дьявол! ― взяв
руку, которую она
положила на стол, и целуя ее, сказал Вронский.
Она села к письменному
столу, но, вместо того чтобы писать, сложив
руки на стол,
положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною
рукой, лежавшею
на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за
стол, подошел и
положил свою
руку в
руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то
на того, то
на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
Говорить им не о чем было, как всегда почти в это время, и она,
положив на стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама засмеялась, глядя
на ее движение.
И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, — продолжал он, облокотившись
на стол и
положив на руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, как звезды, масляные, добрые и сонные глаза.