Неточные совпадения
Прежде чем ответить
на вопрос,
человек этот осматривал всех в комнате светлыми глазами, осторожно крякал, затем, наклонясь вперед, вытягивал шею,
показывая за левым ухом своим лысую, костяную шишку размером в небольшую картофелину.
Среди этих домов
люди, лошади, полицейские были мельче и незначительнее, чем в провинции, были тише и покорнее. Что-то рыбье, ныряющее заметил в них Клим, казалось, что все они судорожно искали, как бы поскорее вынырнуть из глубокого канала, полного водяной пылью и запахом гниющего дерева. Небольшими группами
люди останавливались
на секунды под фонарями,
показывая друг другу из-под черных шляп и зонтиков желтые пятна своих физиономий.
— Вот явились
люди иного строя мысли, они открывают пред нами таинственное безграничие нашей внутренней жизни, они обогащают мир чувства, воображения. Возвышая
человека над уродливой действительностью, они
показывают ее более ничтожной, менее ужасной, чем она кажется, когда стоишь
на одном уровне с нею.
Тесной группой шли политические,
человек двадцать, двое — в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий
на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой
человек с длинными усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом с ним, говорил и
показывал пальцем
на окна сонных домов.
— Самоубийственно пьет. Маркс ему вреден. У меня сын тоже насильно заставляет себя веровать в Маркса. Ему — простительно. Он — с озлобления
на людей за погубленную жизнь. Некоторые верят из глупой, детской храбрости: боится мальчуган темноты, но — лезет в нее, стыдясь товарищей, ломая себя, дабы
показать: я-де не трус! Некоторые веруют по торопливости, но большинство от страха. Сих, последних, я не того… не очень уважаю.
Клим покорно ушел, он был рад не смотреть
на расплющенного
человека. В поисках горничной, переходя из комнаты в комнату, он увидал Лютова; босый, в ночном белье, Лютов стоял у окна, держась за голову. Обернувшись
на звук шагов, недоуменно мигая, он спросил,
показав на улицу нелепым жестом обеих рук...
Были часы, когда Климу казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди
людей, как между зеркал, каждый
человек отражал в себе его, Самгина, и в то же время хорошо
показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима
на себя как
на человека умного, проницательного и своеобразного.
Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
Человек, похожий
на Витте, разломил беленький, смеющийся череп,
показал половинку его даме и упрекающим голосом спросил лакея...
Но и священник, лицом похожий
на Тагильского, был приятный и, видимо, очень счастливый
человек, он сиял ласковыми улыбками, пел высочайшим тенором, произнося слова песнопений округло, четко; он, должно быть, не часто хоронил
людей и был очень доволен возможностью
показать свое мастерство.
После первого акта публика устроила Алине овацию, Варвара тоже неистово аплодировала, улыбаясь хмельными глазами; она стояла в такой позе, как будто ей хотелось прыгнуть
на сцену, где Алина, весело
показывая зубы, усмехалась так, как будто все
люди в театре были ребятишками, которых она забавляла.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем
на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают
люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают,
показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Но тут он почувствовал, что это именно чужие мысли подвели его к противоречию, и тотчас же напомнил себе, что стремление быть
на виду,
показывать себя большим
человеком — вполне естественное стремление и не будь его — жизнь потеряла бы смысл.
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь — театр, я — зритель.
На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные
люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят
показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это —
человек для себя…
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку бумаг, и встал; халат распахнулся,
показав шелковое белье
на крепком теле циркового борца. — Разумеется,
людям придется вести борьбу
на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да,
на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как было
на юге, и против анархии отчаявшихся.
Через полчаса он сидел во тьме своей комнаты, глядя в зеркало, в полосу света, свет падал
на стекло, проходя в щель неприкрытой двери, и
показывал половину
человека в ночном белье, он тоже сидел
на диване, согнувшись, держал за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
— Вчера там, — заговорила она,
показав глазами
на окно, — хоронили мужика. Брат его, знахарь, коновал, сказал… моей подруге: «Вот, гляди,
человек сеет, и каждое зерно, прободая землю, дает хлеб и еще солому оставит по себе, а самого
человека зароют в землю, сгниет, и — никакого толку».
Самгин приостановился, пошел тише, у него вспотели виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они стоят
на панели у ворот или повешены
на воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб
показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было стрелять в
человека, который поравняется с фонарем.
Где-то, в тепле уютных квартир, — министры, военные, чиновные
люди; в других квартирах истерически кричат, разногласят, наскакивают друг
на друга, как воробьи, писатели, общественные деятели, гуманисты, которым этот день беспощадно
показал их бессилие.
Потом Самгин ехал
на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а
на козлах, лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело
показывают жандармам, будто их не интересует
человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
Было хорошо видно, что
люди с иконами и флагами строятся в колонну, и в быстроте, с которой толпа очищала им путь, Самгин почувствовал страх толпы. Он рассмотрел около Славороссова аккуратненькую фигурку историка Козлова с зонтиком в одной руке, с фуражкой в другой;
показывая толпе эти вещи, он, должно быть, что-то говорил, кричал. Маленький
на фоне массивных дверей собора, он был точно подросток, загримированный старичком.
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись
на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади,
на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой
человек, похожий
на шкаф, пальто
на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа,
показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку
на затылок,
человек ревел басом...
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел в гостиную, — неуютно, не прибрано было в ней. Зеркало мельком
показало ему довольно статную фигуру
человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся, вышел в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь
на большом пальце голой ноги.
— Ничего, поскучай маленько, — разрешила Марина, поглаживая ее, точно кошку. — Дмитрия-то, наверно, совсем книги съели? — спросила она,
показав крупные белые зубы. — Очень помню, как ухаживал он за мной. Теперь — смешно, а тогда — досадно было: девица — горит, замуж хочет, а он ей все о каких-то неведомых
людях, тиверцах да угличах, да о влиянии Востока
на западноевропейский эпос! Иногда хотелось стукнуть его по лбу, между глаз…
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала Марина, выговорив слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она
показывает, что
на собрании убогих
людей она такая же гостья, как и он. Когда писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся перед нею.
—
Люди интеллигентного чина делятся
на два типа: одни — качаются, точно маятники, другие — кружатся, как стрелки циферблата, будто бы
показывая утро, полдень, вечер, полночь. А ведь время-то не в их воле! Силою воображения можно изменить представление о мире, а сущность-то — не изменишь.
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии у женщин».
Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем
на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят
человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
Приятно было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее.
Люди шли в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо
показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился веселый смех, ржание коня, за углом ресторана бойко играли
на скрипке, масляно звучала виолончель, женский голос пел «Матчиш», и Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по стакану, вполголоса, четко выговаривал...
К
людям он относился достаточно пренебрежительно, для того чтоб не очень обижаться
на них, но они настойчиво
показывали ему, что он — лишний в этом городе. Особенно демонстративно действовали судейские, чуть не каждый день возлагая
на него казенные защиты по мелким уголовным делам и задерживая его гражданские процессы. Все это заставило его отобрать для продажи кое-какое платье, мебель, ненужные книги, и как-то вечером, стоя среди вещей, собранных в столовой, сунув руки в карманы, он мысленно декламировал...
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево продам. —
Человек в поддевке повернул голову,
показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему
на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
— Куда вы? Подождите, здесь ужинают, и очень вкусно. Холодный ужин и весьма неплохое вино. Хозяева этой старой посуды, —
показал он широким жестом
на пестрое украшение стен, —
люди добрые и широких взглядов. Им безразлично, кто у них ест и что говорит, они достаточно богаты для того, чтоб участвовать в истории; войну они понимают как основной смысл истории, как фабрикацию героев и вообще как нечто очень украшающее жизнь.