Неточные совпадения
—
Позволь, Тимофей! С одной стороны, конечно, интеллигенты-практики, влагая свою энергию в дело промышленности и проникая в аппарат власти… с другой стороны, заветы недавнего прошлого…
Но добродушного, неуклюжего Дмитрия любили за то, что он
позволял командовать собой, никогда не спорил, не обижался, терпеливо и неумело играл самые незаметные, невыгодные роли.
Лидия стала бесноваться, тогда ей сказали, что Игорь отдан в такое строгое училище, где начальство не
позволяет мальчикам переписываться даже с их родственниками.
— Ну, какая же баба не
позволит?
Эти размышления
позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Вопрос этот, не пуская к Маргарите, не
позволял думать ни о чем, кроме нее.
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа себя за бороду. Он не
позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
—
Позволь,
позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к той грязи, в которой живет ближний! И, наконец, не надо забывать, что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
Потом этот дьявол заражает человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит в позоре старости, все еще не угашая в нем жажду любви, не лишая памяти о прошлом, об искорках счастья, на минуты, обманно сверкавших пред ним, не
позволяя забыть о пережитом горе, мучая завистью к радостям юных.
Самгин не замечал в нем ничего лишнего, придуманного, ничего, что
позволило бы думать: этот человек не таков, каким он кажется.
«Никогда я не
позволил бы себе говорить так с чужим человеком. И почему — «она удержала»?»
— Р-раненько, р-рискованно, — укоризненно сказал Варавка. — Вот,
позвольте, поз… представить вас…
—
Позвольте,
позвольте! — пронзительно вскрикивал он. — Вы признали, что промышленность страны находится в зачаточном состоянии, и, несмотря на это, признаете возможным, даже необходимым, внушать рабочим вражду к промышленникам?
Ласковая тишина, настраивая лирически, не
позволила найти в поведении Спивак ничего, что оправдало бы мать.
— Туробоев — выродок. Как это? Декадент. Фин дэ сьекль [Конец века (франц.).] и прочее. Продать не умеет. Городской дом я у него купил, перестрою под техническое училище. Продал он дешево, точно краденое. Вообще — идиот высокородного происхождения. Лютов, покупая у него землю для Алины, пытался обобрать его и обобрал бы, да — я не
позволил. Я лучше сам…
— Нет, позвольте-с! Вы-то, вы-то как же? Ведь это ваши предки…
Он зорко и с жадностью подмечал в людях некрасивое, смешное и все, что, отталкивая его от них,
позволяло думать о каждом с пренебрежением и тихой злостью.
А вслед за тем вспыхивало и обжигало желание увеличить его до последних пределов, так, чтоб он, заполнив все в нем, всю пустоту, и породив какое-то сильное, дерзкое чувство,
позволил Климу Самгину крикнуть людям...
Он вообще вел себя загадочно и рассеянно,
позволяя Самгину думать, что эта рассеянность — искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы и, вынув из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку в коже, прятал ее под стол, на колено свое и там что-то записывал тонким карандашом.
— Не
позволю порицать науку, — кричал Макаров.
Возможно, что именно и только «кутузовщина»
позволит понять и — даже лучше того — совершенно устранить из жизни различных кошмарных людей, каковы дьякон, Лютов, Диомидов и подобные.
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие лица, мелькавшие на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления
позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это
позволило Климу смотреть на них с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
— Государь император не
позволит шуток.
—
Позвольте, — это предрассудок, что театр — школа, театр — зрелище! — Томилин сказал, усмехаясь...
—
Позволь! Нельзя обращаться с человеком так, как ты со мной, — внушительно заговорил Самгин. — Что значит это неожиданное решение — в Париж?
— Ты очень мало знаешь, — сказал он, вздохнув, постукивая пальцами по колену. Нет, Лидия не
позволяла обидеться на нее, сказать ей какие-то резкие слова.
— Но…
позвольте! Я ж не имею права делать подарки!
— Разве — купцом? — спросил Кутузов, добродушно усмехаясь. — И —
позвольте! — почему — переоделся? Я просто оделся штатским человеком. Меня, видите ли, начальство выставило из храма науки за то, что я будто бы проповедовал какие-то ереси прихожанам и богомолам.
Мрачный тон статьи
позволял думать, что в ней глубоко скрыта от цензора какая-то аллегория, а по начальной фразе Самгин понял, что статья написана редактором, это он довольно часто начинал свои гражданские жалобы фразой, осмеянной еще в шестидесятых годах: «В настоящее время, когда».
— Шестьсот сорок три тысячи тонн…
Позвольте: это неверно, обороты Крестьянского банка выразились…
— Разрешите сказать?
Позвольте напомнить?
— Могу вас заверить, что власть не
позволит превратить экономическое движение в политическое, нет-с! — горячо воскликнул он и, глядя в глаза Самгина, второй раз спросил: — Так — как же-с, а?
—
Позвольте! Извините… Голосище у вас — капитальнейший — да!
—
Позвольте, — как это понять? — строго спрашивал писатель, в то время как публика, наседая на Кутузова, толкала его в буфет. — История создается страстями, страданиями…
—
Позвольте! — гневно крикнул кто-то.
— Нет,
позвольте! Я — по вопросу о законности…
—
Позвольте, — воскликнула она, оживленно и похорошев, — это было — где?
— Ты не
позволил бы аборт, если б я спросила?
— Конечно, — сказал Клим, подняв голову. — Разумеется, не
позволил бы. Такой риск! И — что же, ребенок? Это… естественно.
—
Позвольте! Это уж напрасно, — сказал тоном обиженного человека кто-то за спиною Самгина. — Тут происходит событие, которое надо понимать как единение народа с царем…
—
Позвольте — зачем же? — неприязненно и удивленно спросил Самгин.
—
Позвольте! — беспокойно и громко сказал Суслов. — Такие вещи надо говорить, имея основания, барышни!
—
Позволь, — нельзя говорить об игре, — внушительно остановил он ее. Варвара, отклонясь, пожала плечами.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не нашло в себе сил продолжить дело народовольцев и
позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
— Совершенно невозможный для общежития народ, вроде как блаженный и безумный. Каждая нация имеет своих воров, и ничего против них не скажешь, ходят люди в своей профессии нормально, как в резиновых калошах. И — никаких предрассудков, все понятно. А у нас самый ничтожный человечишка, простой карманник, обязательно с фокусом, с фантазией.
Позвольте рассказать… По одному поручению…
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но —
позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
—
Позвольте однако! — возмущенно воскликнул человек с забинтованной ногою и палкой в руке. Поярков зашипел на него, а Дьякон, протянув к нему длинную руку с растопыренными пальцами, рычал...
—
Позвольте спросить, Клим Иванович…
— Никаких других защитников, кроме царя, не имеем, — всхлипывал повар. — Я — крепостной человек, дворовый, — говорил он, стуча красным кулаком в грудь. — Всю жизнь служил дворянству… Купечеству тоже служил, но — это мне обидно! И, если против царя пошли купеческие дети, Клим Иванович, — нет,
позвольте…