Неточные совпадения
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись
за что-то, упал на колени,
поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед
за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Клим стал на ноги, хотел
поднять Лиду, но его подшибли, он снова упал на спину, ударился затылком, усатый солдат схватил его
за руку и повез по льду, крича...
— Не понимаю, — сказала Лидия,
подняв брови, а Клим, рассердясь на себя
за слова, на которые никто не обратил внимания, сердито пробормотал...
Стояла она —
подняв голову и брови, удивленно глядя в синеватую тьму
за окном, руки ее были опущены вдоль тела, раскрытые розовые ладони немного отведены от бедер.
Говорила она — не глядя на Клима, тихо и как бы проверяя свои мысли. Выпрямилась, закинув руки
за голову; острые груди ее высоко
подняли легкую ткань блузы. Клим выжидающе молчал.
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что
за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек
поднимает флаг своей оригинальности.
— Ты их, Гашка, прутом, прутом, — советовала она, мотая тяжелой головой. В сизых, незрячих глазах ее солнце отражалось, точно в осколках пивной бутылки. Из двери школы вышел урядник, отирая ладонью седоватые усы и аккуратно подстриженную бороду, зорким взглядом рыжих глаз осмотрел дачников, увидав Туробоева, быстро
поднял руку к новенькой фуражке и строго приказал кому-то
за спиною его...
Промчался обер-полицмейстер Власовский, держась
за пояс кучера, а
за ним, окруженный конвоем, торжественно проехал дядя царя, великий князь Сергей. Хрисанф и Диомидов обнажили головы. Самгин тоже невольно
поднял к фуражке руку, но Маракуев, отвернувшись в сторону, упрекнул Хрисанфа...
— Нам нужны сотни героев, чтоб
поднять народ в бой
за свободу.
Лидия писала письмо, сидя
за столом в своей маленькой комнате. Она молча взглянула на Клима через плечо и вопросительно
подняла очень густые, но легкие брови.
Старик
поднял руку над плечом своим, четыре пальца сжал в кулак, а большим указал
за спину...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но
подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил
за игрою лица оратора. Фомин, зажав руки в коленях, смотрел под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Клим спросил еще стакан чаю, пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама?
Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал
за нею и думал...
Клим отказался. Тогда Тагильский, пожав его руку маленькой, но крепкой рукою,
поднял воротник пальто, надвинул шляпу на глаза и свернул
за угол, шагая так твердо, как это делает человек, сознающий, что он выпил лишнее.
Айно шла
за гробом одетая в черное, прямая, высоко
подняв голову, лицо у нее было неподвижное, протестующее, но она не заплакала даже и тогда, когда гроб опустили в яму, она только приподняла плечи и согнулась немного.
— Да, не очень, — искренно ответил Самгин, привстав и следя
за руками Алексея;
подняв руки, тот говорил...
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю
за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая нога вздрагивала под кафтаном.
За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова,
подняв руку выше головы, сжимая и разжимая пальцы.
Он взял Самгина
за ворот,
поднял его и сказал...
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил дверь, свет лампы упал на зеркало, и в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара,
подняв руки, держась
за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
—
За наше благополучие! — взвизгнул Лютов,
подняв стакан, и затем сказал, иронически утешая: — Да, да, — рабочее движение возбуждает большие надежды у некоторой части интеллигенции, которая хочет… ну, я не знаю, чего она хочет! Вот господин Зубатов, тоже интеллигент, он явно хочет, чтоб рабочие дрались с хозяевами, а царя — не трогали. Это — политика! Это — марксист! Будущий вождь интеллигенции…
Подняв за спинку тяжелый стул, раскачивая его на вытянутой руке, Гогин задумчиво продолжал...
— Государственное хозяйство — машина. Старовата, изработалась? Да, но… Бедная мы страна! И вот тут вмешивается эмоция, которая… которая, может быть, — расчет.
За границей наши
поднимают вопрос о создании квалифицированных революционеров. Умная штука…
Он сказал, что хочет видеть ее часто. Оправляя волосы, она
подняла и задержала руки над головой, шевеля пальцами так, точно больная искала в воздухе,
за что схватиться, прежде чем встать.
Встал Славороссов, держась
за крест на груди, откинул космы свои
за плечи и величественно
поднял звериную голову.
Флаг исчез, его взял и сунул
за пазуху синеватого пальто человек, похожий на солдата. Исчез в толпе и тот, кто
поднял флаг, а из-за спины Самгина, сильно толкнув его, вывернулся жуткий кочегар Илья и затрубил, разламывая толпу, пробиваясь вперед...
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно
поднял руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один
за другим, вываливались люди.
— Вот как, — сумрачно глядя в окно, в синюю муть зимнего вечера, тихонько говорил он. — Я хотел
поднять его, а тут — бац! бац! Ему — в подбородок, а мне — вот… Не могу я этого понять…
За что?
— Черт побери — слышите? — спросил Правдин, ускоряя шаг, но, свернув
за угол, остановился,
поднял ногу и, спрятав ее под пальто, пробормотал, держась
за стену, стоя на одной ноге: — Ботинок развязался.
Жандарм тяжело
поднял руку, отдавая честь, и пошел прочь, покачиваясь, обер тоже отправился
за ним, а поручик, схватив Самгина
за руку, втащил его в купе, толкнул на диван и, закрыв дверь, похохатывая, сел против Клима — колено в колено.
Человек дошел до угла, остановился и, согнувшись, стал поправлять галошу,
подняв ногу; поправил, натянул шляпу еще больше и скрылся
за углом.
Обыватели уже вставили в окна зимние рамы, и, как всегда, это делало тишину в городе плотнее, безответней. Самгин свернул в коротенький переулок, соединявший две улицы, — в лицо ему брызнул дождь, мелкий, точно пыль, заставив остановиться, надвинуть шляпу,
поднять воротник пальто. Тотчас же
за углом пронзительно крикнули...
Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин
поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером
за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая...
Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова — ей. Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она — белее, светлей. Как Вася, она тоже показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко
поднял свечу и, опустив ее, погасил, — то же сделала маленькая женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи
за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала...
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на седую голову. Люди вставали с пола,
поднимая друг друга
за руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от пола.
«Проси у бога прощения
за то, что
поднял руку на меня, богоданную тебе мать!» Молиться я должен был вслух, но я начал читать непотребные стихи.
— Там — все наше, вплоть до реки Белой наше! — хрипло и так громко сказали
за столиком сбоку от Самгина, что он и еще многие оглянулись на кричавшего. Там сидел краснолобый, большеглазый, с густейшей светлой бородой и сердитыми усами, которые не закрывали толстых губ ярко-красного цвета, одной рукою, с вилкой в ней, он писал узоры в воздухе. — От Бирска вглубь до самых гор — наше! А жители там — башкирье, дикари, народ негодный, нерабочий, сорье на земле, нищими по золоту ходят, лень им золото
поднять…
— Так… бездельник, — сказала она полулежа на тахте,
подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. — Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает
за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
Пред ним, одна
за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот
поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.