Неточные совпадения
— Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась
тишина, подстрекая вслушаться
в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не
говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная,
в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился
в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к
тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой
говорил себе...
— А я тут шестой день, —
говорил он негромко, как бы подчиняясь
тишине дома. — Замечательно интересно прогулялся по милости начальства, больше пятисот верст прошел. Песен наслушался — удивительнейших! А отец-то,
в это время, — да-а… — Он почесал за ухом, взглянув на Айно. — Рано он все-таки…
— Я, конечно, не верю, что весь умру, —
говорил Спивак. — Это — погружение
в тишину, где царит совершенная музыка. Земному слуху не доступна. Чьи это стихи… земному слуху не доступна?
Самгину хотелось пить, хотелось неподвижности и
тишины, чтобы
в тишине внимательно взвесить, обдумать бойкие, пестрые мысли Бердникова, понять его,
поговорить о Марине.
В тишине комнаты успокоительно звучал грудной голос женщины, она, явно стараясь развлечь его,
говорила о пустяках, жаловалась, что окна квартиры выходят на двор и перед ними — стена.
Неточные совпадения
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а
в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так
говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением
в лице и
в глазах, как
в том училище, где он преподавал прежде, такая была
тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников
в течение круглого года не кашлянул и не высморкался
в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
В доме воцарилась глубокая
тишина; людям не велено было топать и шуметь. «Барин пишет!» —
говорили все таким робко-почтительным голосом, каким
говорят, когда
в доме есть покойник.
— А ты послушай: ведь это все твое; я твой староста… —
говорила она. Но он зевал, смотрел, какие это птицы прячутся
в рожь, как летают стрекозы, срывал васильки и пристально разглядывал мужиков, еще пристальнее слушал деревенскую
тишину, смотрел на синее небо, каким оно далеким кажется здесь.
— Вы все
говорите «тайну»; что такое «восполнивши тайну свою»? — спросил я и оглянулся на дверь. Я рад был, что мы одни и что кругом стояла невозмутимая
тишина. Солнце ярко светило
в окно перед закатом. Он
говорил несколько высокопарно и неточно, но очень искренно и с каким-то сильным возбуждением, точно и
в самом деле был так рад моему приходу. Но я заметил
в нем несомненно лихорадочное состояние, и даже сильное. Я тоже был больной, тоже
в лихорадке, с той минуты, как вошел к нему.
Рассчитывали на дующие около того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось.
В воздухе мертвая
тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать
в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! —
говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал
в штиле.