Неточные совпадения
После
чая, когда горничная Малаша убирала посуду, отец ставил пред Томилиным две стеариновые свечи, все усаживались вокруг стола, Варавка морщился, точно ему надо
было принять рыбий жир, — морщился и ворчливо спрашивал...
Однажды Клим пришел домой с урока у Томилина, когда уже кончили
пить вечерний
чай, в столовой
было темно и во всем доме так необычно тихо, что мальчик, раздевшись, остановился в прихожей, скудно освещенной маленькой стенной лампой, и стал пугливо прислушиваться к этой подозрительной тишине.
Но ему
было скучно до отупения. Мать так мало обращала внимания на него, что Клим перед завтраком, обедом,
чаем тоже стал прятаться, как прятались она и Варавка. Он испытывал маленькое удовольствие, слыша, что горничная, бегая по двору, по саду, зовет его.
Жена, кругленькая, розовая и беременная,
была неистощимо ласкова со всеми. Маленьким, но милым голосом она, вместе с сестрой своей,
пела украинские песни. Сестра, молчаливая, с длинным носом, жила прикрыв глаза, как будто боясь увидеть нечто пугающее, она молча, аккуратно разливала
чай, угощала закусками, и лишь изредка Клим слышал густой голос ее...
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала
чай. Каждый год она
была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он
был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах
есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не
было места брезгливости.
— Значит — хотите
чай пить?
— Да, — сказал он, мигнув. — Я должен идти вниз,
чай пить. Гм…
— Зайдешь? Я на новой квартире живу.
Чаю выпьем.
— Идем
чай пить. Переодеваться? Не надо, ты и так хорошо лакирован.
За
чаем Клим говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но не хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к разуму сближает его со Львом Толстым. Ему
было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
Макаров быстро
выпил остывший
чай и, прищурив глаза, стал смотреть в лицо Клима.
Выпив остывший
чай, он продолжал тише...
Климу показалось, что мать ухаживает за Варавкой с демонстративной покорностью, с обидой, которую она не может или не хочет скрыть. Пошумев полчаса,
выпив три стакана
чая, Варавка исчез, как исчезает со сцены театра, оживив пьесу, эпизодическое лицо.
«Эту школа испортила больше, чем Лидию», — подумал Клим. Мать,
выпив чашку
чая, незаметно ушла. Лидия слушала сочный голос подруги, улыбаясь едва заметной улыбкой тонких губ, должно
быть, очень жгучих. Алина смешно рассказывала драматический роман какой-то гимназистки, которая влюбилась в интеллигентного переплетчика.
Не успел Клим
напоить их
чаем, как явился знакомый Варавки доктор Любомудров, человек тощий, длинный, лысый, бритый, с маленькими глазками золотистого цвета, они прятались под черными кустиками нахмуренных бровей.
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов.
Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред
чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
Но на другой день, с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать в ресторан городского сада, вечером
пил с ними
чай, затем к мужу пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему в окно...
— Когда роешься в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к
чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца. В разбухшей, измятой шляпе, в пальто, слишком широком и длинном для него, он
был похож на банкрота купца, который долго сидел в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и в словах его Клим слышал строгость наставника.
— Пойдемте в трактир, я
буду обедать, а вы —
чай пить.
Есть вы там не станете, плохо для вас, а
чай дают — хороший.
—
Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: —
Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
Варвара даже
чай пьет трагически.
За
чаем выпили коньяку, потом дьякон и Макаров сели играть в шашки, а Лютов забегал по комнате, передергивая плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал на улицу и бормотал...
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не
было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это
было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий
чай.
Остановясь в одной из деревянных, наскоро сшитых гостиниц, в которой все скрипело, потрескивало и в каждом звуке чувствовалось что-то судорожное, Самгин быстро вымылся, переоделся,
выпил стакан теплого
чая и тотчас пошел на выставку; до нее
было не более трехсот шагов.
Он и за
чаем, —
чай был действительно необыкновенного вкуса и аромата, — он, и смакуя
чай, продолжал говорить о старине, о прошлом города, о губернаторах его, архиереях, прокурорах.
Кутузов сел ко столу, налил себе
чаю, снова засунул палец за воротник и помотал головою; он часто делал это, должно
быть, воротник щипал ему бороду.
Клим спросил еще стакан
чаю,
пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался человеку. Лес, знаешь. Стоят обугленные сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а
петь нам — некому. Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его под сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами в животе.
Вышло у него грубовато, неуместно, он, видимо, сам почувствовал это и снова нахмурился. Пока Варвара хлопотала, приготовляя
чай, между Сомовой и студентом быстро завязалась колкая беседа. Сомова как-то подтянулась, бантики и ленточки ее кофты ощетинились, и Климу смешно
было слышать, как она, только что омыв пухленькое лицо свое слезами, говорит Маракуеву небрежно и насмешливо...
Вошла Лидия, одетая в необыкновенный халатик оранжевого цвета, подпоясанный зеленым кушаком. Волосы у нее
были влажные, но от этого шапка их не стала меньше. Смуглое лицо ярко разгорелось, в зубах дымилась папироса, она рядом с Алиной напоминала слишком яркую картинку не очень искусного художника. Морщась от дыма, она взяла чашку
чая, вылила
чай в полоскательницу и сказала...
— Но все-таки — порода! — вдруг и с удовольствием сказала Алина, наливая
чай. — Все эти купчишки, миллионеришки боялись его. Он их учил прилично
есть,
пить, одеваться, говорить. Дрессировал, как собачат.
— Так, — сказала она, наливая
чай. — Да, он не получил телеграмму, он кончил срок больше месяца назад и он немного пошел пешком с одними этнографы.
Есть его письмо, он
будет сюда на эти дни.
— Не обижай Алешку, — просила она Любашу и без паузы, тем же тоном — брату: — Прекрати фокусы! Налейте крепкого, Варя! — сказала она, отодвигая от себя недопитую чашку
чая. Клим подозревал, что все это говорится ею без нужды и что она, должно
быть, очень избалована, капризна, зла. Сидя рядом с ним, заглядывая в лицо его, она спрашивала...
Самгина сильно толкнули; это китаец, выкатив глаза, облизывая губы, пробивался к буфету. Самгин пошел за ним, посмотрел, как торопливо, жадно китаец
выпил стакан остывшего
чая и, бросив на блюдо бутербродов грязную рублевую бумажку, снова побежал в залу. Успокоившийся писатель, наливая пиво в стакан, внушал человеку в голубом кафтане...
Клим первым вышел в столовую к
чаю, в доме
было тихо, все, очевидно, спали, только наверху, у Варавки, где жил доктор Любомудров, кто-то возился. Через две-три минуты в столовую заглянула Варвара, уже одетая, причесанная.
Приходил Митрофанов, не спеша
выпивал пять-шесть стаканов
чаю, безразлично кушал хлеб, бисквиты, кушал все, что можно
было съесть, и вносил успокоение.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан
чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев
есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
Через несколько дней Самгин одиноко сидел в столовой за вечерним
чаем, думая о том, как много в его жизни лишнего, изжитого. Вспомнилась комната, набитая изломанными вещами, — комната, которую он неожиданно открыл дома,
будучи ребенком. В эти невеселые думы тихо, точно призрак, вошел Суслов.
Утром к
чаю пришел Митрофанов, он
был понятым при обыске у Любаши.
— Даже
чаем напою, — сказала Никонова, легко проведя ладонью по голове и щеке его. Она улыбнулась и не той обычной, насильственной своей улыбкой, а — хорошей, и это тотчас же привело Клима в себя.
— Холодно, — сказал Туробоев, вздрагивая. — Не
выпьем ли водки? Или —
чаю?
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно
пил теплый
чай, разбавленный вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали знакомые образы проповедника с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел в памяти Дьякон с толстой книгой в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
Он отошел к столу, накапал лекарства в стакан, дал Климу
выпить, потом налил себе
чаю и, держа стакан в руках, неловко сел на стул у постели.
— Что же о нем думать? — отозвался Дмитрий и прибавил, вздохнув: — Ему терять нечего.
Чаю не
выпьешь?
— Самоубивец твой
чай пьет, генералов угощает: спасибо за службу! А ты мне зубы хочешь заговорить…
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к столу,
пил остывший
чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он вышел в большую комнату, ожидая видеть там новых людей, но люди
были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Это повторялось на разные лады, и в этом не
было ничего нового для Самгина. Не ново
было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для
чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Она присела к столу, наливая себе
чаю, а Кутузов уже перебрался к роялю и, держа мальчика на коленях, тихонько аккомпанируя себе,
пел вполголоса...
Позвал меня к себе,
чай пить.