Неточные совпадения
Его раздражали непонятные отношения Лидии и Макарова, тут было что-то подозрительное: Макаров, избалованный вниманием гимназисток, присматривался
к Лидии не свойственно ему серьезно,
хотя говорил с нею так же насмешливо, как с поклонницами его, Лидия же явно и, порою, в форме
очень резкой, подчеркивала, что Макаров неприятен ей. А вместе с этим Клим Самгин замечал, что случайные встречи их все учащаются, думалось даже: они и флигель писателя посещают только затем, чтоб увидеть друг друга.
Он пробовал вести себя независимо, старался убедить Лидию, что относится
к ней равнодушно, вертелся на глазах ее и
очень хотел, чтоб она заметила его независимость. Она, заметив, небрежно спрашивала...
— Не знаете? Не думали? — допрашивала она. — Вы
очень сдержанный человечек. Это у вас от скромности или от скупости? Я бы
хотела понять: как вы относитесь
к людям?
Присел
к столу и, убавив огонь лампы, закрыл глаза. Самгин, чувствуя, что настроение Лютова заражает его,
хотел уйти, но Лютов почему-то
очень настойчиво уговорил его остаться ночевать.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он
очень не
хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел
к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
Самгин подозревал, что, кроме улыбчивого и, должно быть,
очень хитрого Дунаева, никто не понимает всей разрушительности речей пропагандиста.
К Дьякону Дунаев относился с добродушным любопытством и снисходительно, как будто
к подростку,
хотя Дьякон был, наверное, лет на пятнадцать старше его, а все другие смотрели на длинного Дьякона недоверчиво и осторожно, как голуби и воробьи на индюка. Дьякон больше всех был похож на огромного нетопыря.
—
Очень. А меня, после кончины сына моего, отвратило от вина. Да, и обидел меня его степенство — позвал в дворники
к себе. Но,
хотя я и лишен сана, все же невместно мне навоз убирать. Устраиваюсь на стеклянный завод. С апреля.
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил
к Прейсу, но там было скучно,
хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка,
очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
Самгин почувствовал в ней мягкое, но неодолимое упрямство и стал относиться
к Любаше осторожнее, подозревая, что она — хитрая, «себе на уме»,
хотя и казалась
очень откровенной, даже болтливой. И, если о себе самой она говорит усмешливо, а порою даже иронически, — это для того, чтоб труднее понять ее.
Самгин был настроен благодушно и думал, что, пожалуй, ему следует переехать жить
к Варваре, она
очень хотела этого, и это было бы удобно, — и она и Анфимьевна так заботливо ухаживали за ним.
Сквозь хмель Клим подумал, что при Алине стало как-то благочестиво и что это
очень смешно. Он
захотел показать, что эта женщина, ошеломившая всех своей красотой, — ничто для него. Усмехаясь, он пошел
к ней, чтоб сказать что-то
очень фамильярное, от чего она должна будет смутиться, но она воскликнула...
«Да, она умнеет», — еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания быть великодушным с ними. В такие минуты он стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался вызвать ее на откровенность;
хотя это желание разбудила в нем Варвара, она стала относиться
к новой знакомой
очень приветливо, но как бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она ответила...
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается стена городовых, он уже
хотел выбраться из толпы, идти назад, но в этот момент его потащило вперед, и он очутился на площади, лицом
к лицу с полицейским офицером, офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом
очень похож на редактора газеты «Наш край».
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь — театр, я — зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам часто говорил —
хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься
к нему… барственно, небрежно, но это
очень интересный юноша. Это — человек для себя…
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее,
хотя очень напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел
к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах,
очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла
к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
— А что — у вас нет аппетита
к барышням? Тут, недалеко, две сестренки живут,
очень милосердные и веселые, — не
хотите ли?
— Но все-таки суда я не
хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если… не
очень, — завтра сам пойду
к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя
к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
Его
очень развлекла эта тройка. Он решил провести вечер в театре, — поезд отходил около полуночи. Но вдруг
к нему наклонилось косоглазое лицо Лютова, — меньше всего Самгин
хотел бы видеть этого человека. А Лютов уже трещал...
Он не
очень интересовался, слушают ли его, и
хотя часто спрашивал: не так ли? — но ответов не ждал. Мать позвала
к столу, доктор взял Клима под руку и, раскачиваясь на ходу, как австрийский тамбур-мажор, растроганно сказал...
Не находя двери, Самгин понял, что он подошел
к дому с другой его стороны. Дом спрятан в деревьях, а Иноков с Макаровым далеко от него и
очень близко
к ограде. Он уже
хотел окрикнуть их, но Иноков спросил...
Тагильский вытер платком лысину и надел шляпу. Самгин, наоборот, чувствовал тягостный сырой холод в груди, липкую, почти ледяную мокрядь на лице. Тревожил вопрос: зачем этот толстяк устроил ему свидание с Безбедовым? И, когда Тагильский предложил обедать в ресторане, Самгин пригласил его
к себе, пригласил любезно, однако стараясь скрыть, что
очень хочет этого.
—
Очень революция, знаете, приучила
к необыкновенному. Она, конечно, испугала, но учила, чтоб каждый день приходил с необыкновенным. А теперь вот свелось
к тому, что Столыпин все вешает, вешает людей и все быстро отупели. Старичок Толстой объявил: «Не могу молчать», вышло так, что и он
хотел бы молчать-то, да уж такое у него положение, что надо говорить, кричать…
— Ну, в Художественный, сегодня «Дно»? Тоже не
хочешь? А мне нравится эта наивнейшая штука. Барон там
очень намекающий: рядился-рядился, а ни
к чему не пригодился. Ну, я пошел.
В пронзительном голосе Ивана Самгин ясно слышал нечто озлобленное, мстительное. Непонятно было, на кого направлено озлобление, и оно тревожило Клима Самгина. Но все же его тянуло
к Дронову. Там, в непрерывном вихре разнообразных систем фраз, слухов, анекдотов, он
хотел занять свое место организатора мысли, оракула и провидца. Ему казалось, что в молодости он
очень хорошо играл эту роль, и он всегда верил, что создан именно для такой игры. Он думал...
Было
очень душно, а люди все сильнее горячились,
хотя их стало заметно меньше. Самгин, не желая встретиться с Тагильским, постепенно продвигался
к двери, и, выйдя на улицу, глубоко вздохнул.
— Там живут Тюхи, дикие рожи, кошмарные подобия людей, — неожиданно и
очень сердито сказал ‹Андреев›. — Не уговаривайте меня идти на службу
к ним — не пойду! «Человек рождается на страдание, как искра, чтоб устремляться вверх» — но я предпочитаю погибать с Наполеоном, который
хотел быть императором всей Европы, а не с безграмотным Емелькой Пугачевым. — И, выговорив это, он выкрикнул латинское...