Неточные совпадения
На чердаке, в старинном окованном железом сундуке, он
открыл множество интересных, хотя и поломанных вещей: рамки для портретов, фарфоровые фигурки, флейту, огромную книгу на французском языке с картинами, изображающими китайцев, толстый альбом с портретами смешно и плохо причесанных людей,
лицо одного из них было сплошь зачерчено синим карандашом.
Снова начали петь, и снова Самгину не верилось, что бородатый человек с грубым
лицом и красными кулаками может петь так умело и красиво. Марина пела с яростью, но детонируя, она широко
открывала рот, хмурила золотые брови, бугры ее грудей неприлично напрягались.
Клим обнял ее и крепко закрыл горячий рот девушки поцелуем. Потом она вдруг уснула, измученно приподняв брови,
открыв рот, худенькое
лицо ее приняло такое выражение, как будто она онемела, хочет крикнуть, но — не может. Клим осторожно встал, оделся.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по краю стола и
открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее
лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
Крепко сжав губы, широко
открыв глаза, она смотрела в упор и как бы сквозь него; на смуглом
лице являлась тень неведомых дум.
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко
открыв глаза, спрашивал...
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и
лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он
открыл рот нарочно, потому что знает: от этого
лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
Она стояла пред ним, широко
открыв глаза, у нее дрожали губы и
лицо было красное.
Клим никогда еще не был на этой улице, он хотел сообщить об этом историку, но — устыдился. Дверь крыльца
открыла высокая, седоволосая женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным
лицом.
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел
открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою
лица оратора. Фомин, зажав руки в коленях, смотрел под ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Пошлые слова удачно дополнял пошленький мотив: Любаша, захлебываясь, хохотала над Варварой, которая досадливо пыталась и не могла
открыть портсигар, тогда как Гогин
открывал его легким прикосновением мизинца. Затем он положил портсигар на плечо себе, двинул плечом, — портсигар соскользнул в карман пиджака. Тогда взбил волосы, сделал свирепое
лицо, подошел к сестре...
Самгин не аплодировал. Он был возмущен. В антракте,
открыв дверь туалетной комнаты, он увидал в зеркале отражение
лица и фигуры Туробоева, он хотел уйти, но Туробоев, не оборачиваясь к нему, улыбнулся в зеркало.
Дверь в квартиру патрона обычно
открывала горничная, слащавая старая дева, а на этот раз
открыл камердинер Зотов, бывший матрос, человек лет пятидесяти, досиня бритый, с пухлым
лицом разъевшегося монаха и недоверчивым взглядом исподлобья.
Она
открыла дверь, впустив в коридор свет из комнаты. Самгин видел, что
лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и в светлых глазах неласково играли голубые искры.
За этим делом его и застала Никонова.
Открыв дверь и медленно притворяя ее, она стояла на пороге, и на побледневшем
лице ее возмущенно и неестественно выделились потемневшие глаза. Прошло несколько неприятно длинных секунд, прежде, чем она тихо, с хрипотой в горле, спросила...
Но в память его крепко вросла ее напряженная фигура, стройное тело, как бы готовое к физической борьбе с ним, покрасневшее
лицо и враждебно горящие глаза; слушая его, она иронически щурилась, а говоря —
открывала глаза широко, и ее взгляд дополнял силу обжигающих слов.
Через несколько минут пред ним
открыл дверь в темную переднюю гладко остриженный человек с
лицом татарина, с недоверчивым взглядом острых глаз.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что к тумбе прислонился, прячась, как зверушка, серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот руками, прижимая к нему шапку, двигая черной валяной ногой, коротенький человек, в мохнатом пальто;
лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
Самгин швырнул газету на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но теперь это были уже не тени, а люди, одетые так же, как он, — кружились они медленно и не задевая его; было очень неприятно видеть, что они — без
лиц, на месте
лица у каждого было что-то, похожее на ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, —
открыв глаза, он встал, оглянулся...
Калитку
открыл широкоплечий мужик в жилетке, в черной шапке волос на голове;
лицо его густо окутано широкой бородой, и от него пахло дымом.
Дверь
открыла пожилая горничная в белой наколке на голове, в накрахмаленном переднике;
лицо у нее было желтое, длинное, а губы такие тонкие, как будто рот зашит, но когда она спросила: «Кого вам?» — оказалось, что рот у нее огромный и полон крупными зубами.
— Верно! — очень весело воскликнул рябой человек, зажмурив глаза и потрясая головой, а затем
открыл глаза и, так же весело глядя в
лицо Самгина, сказал...
Вдохновляясь, поспешно нанизывая слово на слово, размахивая руками, он долго и непонятно объяснял различие между смыслом и причиной, — острые глазки его неуловимо быстро меняли выражение, поблескивая жалобно и сердито, ласково и хитро. Седобородый, наморщив переносье,
открывал и закрывал рот, желая что-то сказать, но ему мешала оса, летая пред его широким
лицом. Третий мужик, отломив от ступени большую гнилушку, внимательно рассматривал ее.
Лицо у него было мокрое, вся кожа как будто сочилась грязными слезами, дышал он тяжело, широко
открывая рот, обнажая зубы в золотых коронках.
Он схватил Самгина за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в
лицо его черной полою поддевки,
открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое
лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое
лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
Толстые щеки широкого
лица оплыли,
открывая очень живые, улыбчивые глаза.
Открыв глаза, он увидал
лицо свое в дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение
лица было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
Открыл форточку в окне и, шагая по комнате, с папиросой в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары, взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное в зеркале озабоченное
лицо свое,
открыл сумку. В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками, целая горсть серебра.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое
лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они
открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Из них только один, в каракулевой шапке, прятал бородатое
лицо в поднятом воротнике мехового пальто, трое — видимо, рабочие, а пятый — пожилой человек, бритый, седоусый, шел сдвинув мохнатую папаху на затылок,
открыв высокий лоб, тыкая в снег суковатой палкой.
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие
лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в руках, женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало
открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.