Неточные совпадения
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор
стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали,
ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Клим вскочил с постели, быстро оделся и выбежал в столовую, но в ней было темно, лампа горела только в спальне матери. Варавка
стоял в двери, держась за косяки, точно распятый, он был в халате и в туфлях на голые
ноги, мать торопливо куталась в капот.
Пообедав, он пошел в мезонин к Дронову, там уже
стоял, прислонясь к печке, Макаров, пуская в потолок струи дыма, разглаживая пальцем темные тени на верхней губе, а Дронов, поджав
ноги под себя, уселся на койке в позе портного и визгливо угрожал кому-то...
Стоило на минуту закрыть глаза, и он видел стройные
ноги Алины Телепневой, неловко упавшей на катке, видел голые, похожие на дыни, груди сонной горничной, мать на коленях Варавки, писателя Катина, который целовал толстенькие колени полуодетой жены его, сидевшей на столе.
На висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В
ногах кровати
стояли Феня с медным тазом в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
Вначале ее восклицания показались Климу восклицаниями удивления или обиды.
Стояла она спиною к нему, он не видел ее лица, но в следующие секунды понял, что она говорит с яростью и хотя не громко, на низких нотах, однако способна оглушительно закричать, затопать
ногами.
— У вас, Кутузов, неприятная манера
стоять, выдвинув левую
ногу вперед. Это значит: вы уже считаете себя вождем и думаете о монументе…
Сложив щепотью тоненькие, острые пальцы, тыкала ими в лоб, плечи, грудь Клима и тряслась, едва
стоя на
ногах, быстро стирая ладонью слезы с лица.
Когда Иноков
стоял, в нем обнаруживалось нечто клинообразное: плечи — широкие, а таз — узкий,
ноги — тонкие.
Нервно вздрогнув, она вскочила на
ноги, подошла к дивану, окуталась шалью и,
стоя там, заговорила возмущенным шепотом...
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу,
постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной
ногой заступил ему дорогу.
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия ушла гулять; Самгин спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот
стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной
ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти в ухо...
Клим вышел на террасу, перед нею
стоял мужик с деревянной
ногой и, подняв меховое лицо свое, говорил, упрашивая...
На восходе солнца Клим
стоял под ветлами у мельничной плотины, слушая, как мужик с деревянной
ногой вполголоса, вдохновенно рассказывает...
Невыспавшиеся девицы
стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у
ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Макаров
стоял, сдвинув
ноги, и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал головою, двуцветные волосы падали на лоб и щеки ему, резким жестом руки он отбрасывал их, лицо его стало еще красивее и как-то острей.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он,
стоя на коленях пред нею, целовал ее
ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил,
стоя с рюмкой в руках против дьякона, который, согнувшись, смотрел под
ноги ему.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к
ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь,
стоит в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Без шляпы, выпачканный известью, с надорванным рукавом блузы он
стоял и зачем-то притопывал
ногою по сухой земле, засоренной стружкой, напудренной красной пылью кирпича,
стоял и, мигая пыльными ресницами, говорил...
Сигару курил,
стоя среди комнаты, студент в сюртуке, высокий, с кривыми
ногами кавалериста; его тупой, широкий подбородок и бритые щеки казались черными, густые усы лихо закручены; он важно смерил Самгина выпуклыми, белыми глазами, кивнул гладко остриженной, очень круглой головою и сказал басом...
—
Постойте — я забыл в ресторане интересную книгу и перчатки, — пробормотал Тагильский, щупая карманы и глядя на
ноги, точно он перчатки носил на
ногах. — Воротимтесь? — предложил он. — Это недалеко. Выпьем бутылку вина, побеседуем, а?
После обеда в комнате Клима у стены столбом
стоял Дмитрий, шевелил пальцами в карманах брюк и, глядя под
ноги себе, неумело пытался выяснить что-то.
Оттолкнувшись плечом от косяка двери, он пошатнулся, навалился на Самгина, схватил его за плечо. Он был так пьян, что едва
стоял на
ногах, но его косые глаза неприятно ярко смотрели в лицо Самгина с какой-то особенной зоркостью, даже как будто с испугом.
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая
нога вздрагивала под кафтаном. За ним
стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв руку выше головы, сжимая и разжимая пальцы.
Сидел он засунув длинные
ноги в грязных сапогах под стул, и казалось, что он не сидит, а
стоит на коленях.
Стоял он, широко раздвинув
ноги, засунув большие пальцы рук за пояс, выпятив обширный живот, молча двигал челюстью, и редкая, толстоволосая борода его неприятно шевелилась.
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», это так! Но дальше я не согласен. Или вы
стоите на пути грешных, в целях преградить им путь, или — вы идете в
ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой народ.
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать
стоит так же в углу, у двери, как
стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в
ногах ее, карточный стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Он встал,
ноги его дрожали, а руками он тыкал судорожно в воздух, точно что-то отталкивая,
стоял, топая
ногой, и кричал...
Клим Самгин, бросив на стол деньги, поспешно вышел из зала и через минуту, застегивая пальто,
стоял у подъезда ресторана. Три офицера, все с праздничными лицами, шли в
ногу, один из них задел Самгина и весело сказал...
Он
стоял, раздвинув
ноги, вскинув голову так, что кадык его высунулся, точно топор. Видя пред собою его карикатурно мрачную фигуру, поддаваясь внезапному взрыву возмущения и боясь, что кто-нибудь опередит его, Самгин вскочил, крикнул...
Кричавший
стоял на парте и отчаянно изгибался, стараясь сохранить равновесие, на
ногах его были огромные ботики, обладавшие самостоятельным движением, — они съезжали с парты. Слова он произносил немного картавя и очень пронзительно. Под ним, упираясь животом в парту, стуча кулаком по ней,
стоял толстый человек, закинув голову так, что на шее у него образовалась складка, точно калач; он гудел...
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он
стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул
ноги и зарыл лицо в снег.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина,
стоя на коленях, перевязывала ему
ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами
ноги, говоря негромко, неуверенно...
Толпа выла, ревела, грозила солдатам кулаками, некоторые швыряли в них комьями снега, солдаты, держа ружья к
ноге,
стояли окаменело, плотнее, чем раньше, и все как будто выросли.
— Черт побери — слышите? — спросил Правдин, ускоряя шаг, но, свернув за угол, остановился, поднял
ногу и, спрятав ее под пальто, пробормотал, держась за стену,
стоя на одной
ноге: — Ботинок развязался.
Самгина подбросило, поставило на
ноги. Все
стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев сотни людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
— Если б сильно, я бы не
стоял на
ногах.
Он
стоял в пальто, в шапке, в глубоких валяных ботиках на
ногах и, держа под мышкой палку, снимал с рук перчатки. Оказалось, что он провел ночь у роженицы, в этой же улице.
«Я слежу за собой, как за моим врагом», — возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул
ноги в галоши, вышел на крыльцо кухни,
постоял, прислушался к шуму голосов за воротами и решительно направился на улицу.
Нагнулся и сунул штык, точно ухват в печку, в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка упала к
ногам штатского, — он
стоял и выдергивал штык.
Клим почувствовал, что у него темнеет в глазах, подгибаются
ноги. Затем он очутился в углу маленькой комнаты, — перед ним
стоял Гогин, держа в одной руке стакан, а другой прикладывая к лицу его очень холодное и мокрое полотенце...
Солдат упал вниз лицом, повернулся на бок и стал судорожно щупать свой живот. Напротив, наискось,
стоял у ворот такой же маленький зеленоватый солдатик, размешивал штыком воздух, щелкая затвором, но ружье его не стреляло. Николай, замахнувшись ружьем, как палкой, побежал на него; солдат, выставив вперед левую
ногу, вытянул ружье, стал еще меньше и крикнул...
Он легко, к своему удивлению, встал на
ноги, пошатываясь, держась за стены, пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете на диване; пред ним
стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
—
Стой! — взвизгнул он и раньше, чем кучер остановил коня, легко выпрыгнул на мостовую, подбежал к Самгину и окутал его
ноги полою распахнувшейся шубы.
Стоя среди комнаты, он курил, смотрел под
ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась моя тень, а только она знала, куда мне идти».
Самгин, оглушенный,
стоял на дрожащих
ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек
стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Он остановился на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь с оторванной
ногой,
стоял полицейский, стряхивая перчаткой снег с шинели, другого вели под руки, а посреди улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели. Марина,
стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с
ноги на
ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...