Неточные совпадения
Несомненно, это был самый умный человек, он никогда ни с кем
не соглашался и всех учил, даже Настоящего Старика, который жил тоже несогласно со всеми,
требуя, чтоб все шли одним путем.
Варавка
требовал с детей честное слово, что они
не станут щекотать его, и затем начинал бегать рысью вокруг стола, топая так, что звенела посуда в буфете и жалобно звякали хрустальные подвески лампы.
А когда было замечено, что Иван Дронов внимательно заглядывает под юбки девочек, Туробоев решительно
потребовал, чтоб Дронова
не приглашали играть.
Был один из тех сказочных вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все свои холодные красоты. Иней на деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя тишина, которую, казалось, ничто и никогда
не поколеблет. Эта чуткая тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже
требуя, чтоб сказано было нечто особенно значительное.
Он сказал, что очень расстроен отношением к нему педагогического совета, часть членов его,
не решаясь выдать ему аттестат зрелости,
требует переэкзаменовки.
— Нет, — что же? Ее красота
требует достойной рамы. Володька — богат. Интересен. Добрый — до смешного. Кончил — юристом, теперь — на историко-филологическом. Впрочем, он —
не учится, — влюблен, встревожен и вообще пошел вверх ногами.
Манере Туробоева говорить Клим завидовал почти до ненависти к нему. Туробоев называл идеи «девицами духовного сословия», утверждал, что «гуманитарные идеи
требуют чувства веры значительно больше, чем церковные, потому что гуманизм есть испорченная религия». Самгин огорчался: почему он
не умеет так легко толковать прочитанные книги?
Оно —
не в том, что говорит Лидия, оно прячется за словами и повелительно
требует, чтоб Клим Самгин стал другим человеком, иначе думал, говорил, —
требует какой-то необыкновенной откровенности.
Клим опускал голову,
не вынося ее взгляда, ожидая, что сейчас она выдумает что-то необыкновенное, ненормальное и
потребует, чтоб он исполнил эту ее выдумку.
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую жена его устроила в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила полиция,
требовали, чтоб я сказала, где он. Но — ведь я же
не знаю!
Не верят.
— Повторяю: веры ищут и утешения, а
не истины! А я
требую: очисти себя
не только от всех верований, но и от самого желания веровать!
— Похвальное намерение, — сказала Спивак, перекусив нитку. — Может быть, оно
потребует от вас и
не всей вашей жизни, но все-таки очень много времени.
— Отлично! — закричал он, трижды хлопнув ладонями. — Превосходно, но —
не так! Это говорил
не итальянец, а — мордвин. Это — размышление, а
не страсть, покаяние, а
не любовь! Любовь
требует жеста. Где у тебя жест? У тебя лицо
не живет! У тебя вся душа только в глазах, этого мало!
Не вся публика смотрит на сцену в бинокль…
— Помяты ребра. Вывихнута рука. Но — главное — нервное потрясение… Он всю ночь бредил: «
Не давите меня!»
Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет, скажи — что же это?
— Любовь тоже
требует героизма. А я —
не могу быть героиней. Варвара — может. Для нее любовь — тоже театр. Кто-то, какой-то невидимый зритель спокойно любуется тем, как мучительно любят люди, как они хотят любить. Маракуев говорит, что зритель — это природа. Я —
не понимаю… Маракуев тоже, кажется, ничего
не понимает, кроме того, что любить — надо.
Возвратился он к вечеру, ослепленный, оглушенный, чувствуя себя так, точно побывал в далекой, неведомой ему стране. Но это ощущение насыщенности
не тяготило, а, как бы расширяя Клима, настойчиво
требовало формы и обещало наградить большой радостью, которую он уже смутно чувствовал.
Слушая все более оживленную и уже горячую речь Прейса, Клим
не возражал ему, понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление идеям социализма
требует каких-то очень сильных и веских мыслей, а он все еще
не находил их в себе, он только чувствовал, что жить ему было бы значительно легче, удобнее, если б социалисты и противники их
не существовали.
—
Требует она, чтоб человек покорно признал себя слугою истории, жертвой ее, а
не мечтал бы о возможности личной свободы, независимого творчества.
Университет, где настроение студентов становилось все более мятежным, он стал посещать
не часто, после того как на одной сходке студент, картинно жестикулируя, приглашал коллег
требовать восстановления устава 64 года.
— Пробовал я там говорить с людями —
не понимают. То есть — понимают, но —
не принимают. Пропагандист я — неумелый,
не убедителен. Там все индивидуалисты…
не пошатнешь! Один сказал: «Что ж мне о людях заботиться, ежели они обо мне и
не думают?» А другой говорит: «Может, завтра море смерти моей
потребует, а ты мне внушаешь, чтоб я на десять лет вперед жизнь мою рассчитывал». И все в этом духе…
— Как? — недоверчиво спросил офицер и
потребовал документы; Клим, взяв тужурку, долго
не мог найти кармана, наконец — нашел, вынул из кармана все, что было в нем, и молча подал жандарму.
— Разве тебе
не кажется, что любовь
требует… осторожности… бережливости?
— Смерти я
не боюсь, но устал умирать, — хрипел Спивак, тоненькая шея вытягивалась из ключиц, а голова как будто хотела оторваться. Каждое его слово
требовало вздоха, и Самгин видел, как жадно губы его всасывают солнечный воздух. Страшен был этот сосущий трепет губ и еще страшнее полубезумная и жалобная улыбка темных, глубоко провалившихся глаз.
«Да, это мои мысли», — подумал Самгин. Он тоже чувствовал, что обогащается; дни и ночи награждали его невиданным, неизведанным, многое удивляло, и все вместе
требовало порядка, все нужно было прибрать и уложить в «систему фраз», так, чтоб оно
не беспокоило. Казалось, что Варвара удачно помогает ему в этом.
— Рассуждая революционно, мы, конечно,
не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь
требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое дело рабочего класса — их кровное, историческое дело…
—
Не понимаешь? — будто бы удивился Лютов. — Ах, ты… нормалист! Но ведь надобно одеваться прилично, этого
требует самоуважение, а трагические лохмотья от Достоевского украшают нас приличнее, чем сальные халаты и модные пиджаки от Щедрина, — понял? Хех…
С Елизаветой Спивак она обращалась, как с человеком, который
не очень приятен и надоел, но — необходим,
требовала ее присутствия при деловых разговорах о ликвидации бесчисленных предприятий Варавки и, выслушивая ее советы, благосклонно соглашалась.
Но усмешка
не изгнала из памяти эту формулу, и с нею он приехал в свой город, куда его
потребовали Варавкины дела и где — у доктора Любомудрова — он должен был рассказать о Девятом января.
События, точно льдины во время ледохода, громоздясь друг на друга,
не только
требовали объяснения, но и заставляли Самгина принимать физическое участие в ходе их.
Эта новая тревога
требовала общения с людьми,
требовала событий, но люди
не являлись, выходить из дома Самгин опасался, да и неловко было гулять с разбитым лицом.
Проезжали мимо окон патрули казаков, проходили небольшие отряды давно
не виданных полицейских, сдержанно шумела Варвара, поглядывая на Самгина взглядом, который
требовал чего-то.
«Макаров утверждает, что отношения с женщиной
требуют неограниченной искренности со стороны мужчины», — думал он, отвернувшись к стене, закрыв глаза, и
не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная женщина, с которой он был более откровенным, чем с другими, это — Никонова, но это потому, что она никогда, ни о чем
не выспрашивала.
Комната за магазином показалась Климу давно и до мельчайших подробностей знакомой. Это было так странно, что
потребовало объяснения, однако Самгин
не нашел его.
Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы
не смеют
требовать амнистии для политических, если они
не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
— Левой рукой сильно
не ударишь! А — уж вы как хотите — а ударить следует! Я
не хочу, чтоб мне какой-нибудь сапожник брюхо вспорол. И чтоб дом подожгли —
не желаю! Вон вчера слободская мастеровщина какого-то будто бы агента охраны укокала и домишко его сожгла. Это
не значит, что я — за черную сотню, самодержавие и вообще за чепуху. Но если вы взялись управлять государством, так управляйте, черт вас возьми! Я имею право
требовать покоя…
— Значит — причина будет лень и бунтует — она! А смысл
требует другова! Вошь — в соху
не впряжешь, вот это смысл будет…
Не отрывая глаз от игры огня, Самгин
не чувствовал естественной в этом случае тревоги; это удивило его и
потребовало объяснения.
— Избит, но — ничего опасного нет, кости — целы. Скрывает, кто бил и где, — вероятно, в публичном, у девиц. Двое суток
не говорил — кто он, но вчера я пригрозил ему заявить полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете,
требует… ясности!
— О, нет! Это меня
не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я
не уйду здесь. Я
требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина,
не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального
не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется,
не меньше, чем в Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать. Слово «мать»
потребовало наполнения.
«У него тоже были свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль приводит к богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как истины
требует служения этой истине или противодействия ей, а она, чрез некоторое время, объявляет себя ложью. И так, бесплодно, трудится, кружится разум, доколе
не восчувствует, что в центре круга — тайна, именуемая бог”».
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить вот такую действительность в кошмарный гротеск», — подумал Самгин, споря с кем-то, кто еще
не успел сказать ничего, что
требовало бы возражения. Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась острее, вдруг почему-то вспомнились женщины, которых он знал. «За эти связи
не поблагодаришь судьбу… И в общем надо сказать, что моя жизнь…»
— Ну, вообще — кретин, ничтожество этот Безбедов. Для алиби ему
не хватает полутора или двух десятков минут. Он
требует, чтоб вы защищали его…
Отец
не баловал меня деньгами,
требовал только, чтоб я одевался чисто.
— Для серьезной оценки этой книги нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом думая о том, что говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи
требуют… философского спокойствия. И
не таких острых формулировок… Автор…
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели,
потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему
не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
«Да, у нее нужно бывать», — решил Самгин, но второй раз увидеть ее ему
не скоро удалось, обильные, но запутанные дела Прозорова
требовали много времени, франтоватый письмоводитель был очень плохо осведомлен, бездельничал, мечтал о репортаже в «Петербургской газете».
— Был там Гурко, настроен мрачно и озлобленно, предвещал катастрофу, говорил, точно кандидат в Наполеоны. После истории с Лидвалем и кражей овса ему, Гурко, конечно, жить
не весело. Идиот этот, октябрист Стратонов, вторил ему,
требовал: дайте нам сильного человека! Ногайцев вдруг заявил себя монархистом. Это называется: уверовал в бога перед праздником. Сволочь.
— Несколько непонятна политика нам, простецам. Как это: война расходы усиливает, а — доход сократили? И вообще, знаете, без вина —
не та работа! Бывало, чуть люди устанут, посулишь им ведерко, они снова оживут. Ведь — победим, все убытки взыщем. Только бы скорее! Ударить разок, другой, да и
потребовать: возместите протори-убытки, а то — еще раз стукнем.
— Все мои сочлены по Союзу — на фронте, а я, по силе обязанностей управляющего местным отделением Русско-Азиатского банка, отлучаться из города
не могу, да к тому же и здоровье
не позволяет. Эти беженцы сконцентрированы верст за сорок, в пустых дачах, а оказалось, что дачи эти сняты «Красным Крестом» для раненых, и «Крест»
требует, чтоб мы немедленно освободили дачи.