Неточные совпадения
Еще недавно вещи, привычные глазу, стояли на своих местах,
не возбуждая интереса к ним, но теперь они чем-то притягивали к себе, тогда как другие, интересные и любимые,
теряли свое обаяние.
Иногда он и сам
не понимал: почему это интересная книга, прочитанная им,
теряет в его передаче все, что ему понравилось?
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и,
потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате
не тронул и
не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию,
не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы
потеряв надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни о чем
не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем?
Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно идет в ночной тьме?
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним
не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то
потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.
Иногда его жарко охватывало желание видеть себя на месте Спивака, а на месте жены его — Лидию. Могла бы остаться и Елизавета,
не будь она беременна и
потеряй возмутительную привычку допрашивать.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина,
не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его
не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола,
теряя туфли с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он
не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Лютов уже
не мог слушать. Подпрыгивая, извиваясь,
потеряв туфли, он шлепал голыми подошвами и кричал...
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас
потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он
не был уверен, что это так и есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
«Да, думал! Но — только в минуты, когда она истязала меня нелепыми вопросами. Думал, но
не хотел, я
не хочу
терять ее».
Варвара смотрела на него испуганно и
не скрывая изумления, — Лютов вдруг опьянел, его косые глаза
потеряли бойкость, он дергался, цапал пальцами вилку и
не мог поймать ее.
Но тут он почувствовал, что это именно чужие мысли подвели его к противоречию, и тотчас же напомнил себе, что стремление быть на виду, показывать себя большим человеком — вполне естественное стремление и
не будь его — жизнь
потеряла бы смысл.
Он вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя у стола, он сложил руки свои на груди ковшичками, точно умерший, бас его
потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в словах,
не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
«Должно быть,
не легко в старости
потерять веру», — размышлял Самгин, вспомнив, что устами этого полуумного, полуживого человека разбойник Никита говорил Христу...
По улице с неприятной суетливостью,
не свойственной солиднейшему городу, сновали, сталкиваясь, люди, ощупывали друг друга, точно муравьи усиками, разбегались. Точно каждый из них
потерял что-то, ищет или заплутался в городе, спрашивает: куда идти? В этой суете Самгину почудилось нечто притворное.
Затем наступили очень тяжелые дни. Мать как будто решила договорить все
не сказанное ею за пятьдесят лет жизни и часами говорила, оскорбленно надувая лиловые щеки. Клим заметил, что она почти всегда садится так, чтоб видеть свое отражение в зеркале, и вообще ведет себя так, как будто
потеряла уверенность в реальности своей.
— Что же о нем думать? — отозвался Дмитрий и прибавил, вздохнув: — Ему
терять нечего. Чаю
не выпьешь?
Потом он думал еще о многом мелочном, — думал для того, чтоб
не искать ответа на вопрос: что мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает
не только боязнь
потерять себя среди людей, в ничтожестве которых он
не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Пение удалялось, пятна флагов темнели, ветер нагнетал на людей острый холодок; в толпе образовались боковые движения направо, налево; люди уже, видимо,
не могли целиком влезть в узкое горло улицы, а сзади на них все еще давила неисчерпаемая масса, в сумраке она стала одноцветно черной, еще плотнее, но
теряла свою реальность, и можно было думать, что это она дышит холодным ветром.
— Ф-фа! — произнес Лютов, пошатнувшись и крепко прищурив глаза, но в то же время хватая со стола бутылку. — Это… случай! Ей-богу — дешево отделались! Шапку я
потерял, — украли, конечно! По затылку получил, ну —
не очень.
— Из-за голубей
потерял, — говорил он, облокотясь на стол, запустив пальцы в растрепанные волосы, отчего голова стала уродливо огромной, а лицо — меньше. — Хорошая женщина, надо сказать, но, знаете, у нее — эти общественные инстинкты и все такое, а меня это
не опьяняет…
Религиозные настроения и вопросы метафизического порядка никогда
не волновали Самгина, к тому же он видел, как быстро религиозная мысль Достоевского и Льва Толстого
потеряла свою остроту, снижаясь к блудному пустословию Мережковского, становилась бесстрастной в холодненьких словах полунигилиста Владимира Соловьева, разлагалась в хитроумии чувственника Василия Розанова и тонула, исчезала в туманах символистов.
— Что же делается там, в России? Все еще бросают бомбы? Почему Дума
не запретит эти эксцессы? Ах, ты
не можешь представить себе, как мы
теряем во мнении Европы! Я очень боюсь, что нам перестанут давать деньги, — займы, понимаешь?
— Нуте-с,
не будем
терять время зря. Человек я как раз коммерческий, стало быть — прямой. Явился с предложением, взаимно выгодным. Можете хорошо заработать, оказав помощь мне в серьезном деле. И
не только мне, а и клиентке вашей, сердечного моего приятеля почтенной вдове…
— Папашей именует меня, а право на это —
потерял, жена от него сбежала, да и
не дочью она мне была, а племянницей. У меня своих детей
не было: при широком выборе
не нашел женщины, годной для материнства, так что на перекладных ездил… — Затем он неожиданно спросил: — К политической партии какой-нибудь принадлежите?
За окном буйно кружилась, выла и свистела вьюга, бросая в стекла снегом, изредка в белых вихрях появлялся, исчезал большой, черный, бородатый царь на толстом, неподвижном коне, он сдерживал коня, как бы
потеряв путь,
не зная, куда ехать.
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти…
не дремлют! У меня письмоводитель в шестом году наблудил что-то, арестовали. Парень — дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну, снял у меня копию с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара
потерял я на этом деле. А дело-то было — беспроигрышное.
Самгин, слушая такие рассказы и рассуждения, задумчиво и молча курил и думал, что все это
не к лицу маленькой женщине, бывшей кокотке,
не к лицу ей и чем-то немножко мешает ему. Но он все более убеждался, что из всех женщин, с которыми он жил, эта — самая легкая и удобная для него. И едва ли он много проиграл,
потеряв Таисью.
— Я
потерял колечко, я
не вижу подобных мне…
— Да, да, я все о них! Приятно звучат: донь-динь-дон-бо-омм — по башке. Кажется, опоздал я, —
теряют силу деньги, если они
не золото… Видел брата?
— Нет, — Ногайцев
потерял. Это
не первый раз он
теряет. Он глуп и жаден, мне хочется разорить его, чтоб он, собачий сын, в кондуктора трамвая или в почтальоны пошел. Терпеть
не могу толстовцев.