Неточные совпадения
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский,
провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который
не торопясь переходил с угла на угол.
Мать пожала плечами,
свела брови в одну линию.
Не дождавшись ее ответа, Самгин сказал Климу...
Мне
не спится,
не лежится,
И сон меня
не берет,
Я пошел бы к Рите в гости,
Да
не знаю, где она живет.
Попросил бы товарища —
Пусть товарищ
отведет,
Мой товарищ лучше, краше,
Боюсь, Риту отобьет.
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с плеч до ушей. Он ушел,
не взглянув на Маргариту,
не сказав ей ни слова, а она
проводила его укоризненным восклицанием...
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже
не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа себя за бороду. Он
не позволил Лидии
проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Клим ушел от этих людей в состоянии настолько подавленном, что даже
не предложил Лидии
проводить ее. Но она сама, выбежав за ворота, остановила его, попросив ласково, с хитренькой улыбкой в глазах...
В тесной комнатке, ничем
не отличавшейся от прежней, знакомой Климу, он
провел у нее часа четыре. Целовала она как будто жарче, голоднее, чем раньше, но ласки ее
не могли опьянить Клима настолько, чтоб он забыл о том, что хотел узнать. И, пользуясь моментом ее усталости, он, издали подходя к желаемому, спросил ее о том, что никогда
не интересовало его...
Просидев час-полтора, Нехаева собиралась домой; Клим шел
провожать ее,
не всегда охотно.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового леса, чтоб
не идти песчаной дорогой: недавно по ней
провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть,
не пошел к невесте, а приятно
проводит время в лесу с этой
не умеющей улыбаться женщиной.
Клим чувствовал, что мать говорит, насилуя себя и как бы смущаясь пред гостьей. Спивак смотрела на нее взглядом человека, который, сочувствуя,
не считает уместным выразить свое сочувствие. Через несколько минут она ушла, а мать,
проводив ее, сказала снисходительно...
Не спало́ся господу Исусу,
И пошел господь гулять по звездам,
По небесной, золотой дороге,
Со звезды на звездочку ступая.
Провожали господа Исуса
Николай, епископ Мирликийский,
Да Фома-апостол — только двое.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим
не понимал его слов,
провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
Клим пораженно
провожал глазами одну из телег. На нее был погружен лишний человек, он лежал сверх трупов, аккуратно положенных вдоль телеги, его небрежно взвалили вкось, почти поперек их, и он высунул из-под брезента голые, разномерные руки; одна была коротенькая, торчала деревянно и растопырив пальцы звездой, а другая — длинная, очевидно, сломана в локтевом сгибе; свесившись с телеги, она свободно качалась, и кисть ее, на которой
не хватало двух пальцев, была похожа на клешню рака.
— Ну-с, что же будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно было
отвезти его в больницу, а
не сюда…
Варвара, встряхнув головою, рассыпала обильные рыжеватые волосы свои по плечам и быстро ушла в комнату отчима; Самгин,
проводив ее взглядом, подумал, что волосы распустить следовало раньше,
не в этот момент, а Макаров, открыв окна, бормотал...
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу в колени себе,
провел ладонью по лицу. — Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы
не стали бы читать. Стихи у вас?
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно
не стесняться их. Самгин охотно
проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
— Так вот —
провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него —
не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что глаза Варвары
провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного
не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая
не умеет жить днем.
— Надо поучиться, а то вы компрометируете мысль, ту силу, которая
отводит человека от животного, но которой вы еще
не умеете владеть…
Вечером на другой день его вызвала к телефону Сомова, спросила: здоров ли, почему
не пришел на вокзал
проводить Лидию?
Отец — человек хорошо забытый, болезнь его
не встревожила Самгина, а возможность отложить визит домой весьма обрадовала; он
отвез лишние вещи Варваре и поехал в Финляндию.
Самгин младший был доволен, что брат
не может
проводить его, но подумал...
Приходя к ней, он заставал Гогиных, — брат и сестра всегда являлись вместе; заставал мрачного Гусарова, который огорченно беспокоился о том, что «Манифест» социал-демократической партии
не только
не объединяет марксистов с народниками, а еще дальше
отводит их друг от друга.
— Нуте-ко, давайте закусим на сон грядущий. Я без этого —
не могу, привычка. Я, знаете, четверо суток
провел с дамой купеческого сословия, вдовой и за тридцать лет, — сами вообразите, что это значит! Так и то, ночами, среди сладостных трудов любви, нет-нет да и скушаю чего-нибудь. «Извини, говорю, машер…» [Моя дорогая… (франц.)]
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и
не хочется видеть их ожившими»… «В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен в том, что
водил мальчиков в публичные дома».
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса,
не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций
не делают, вожди, вожди нужны, а
не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и
не дай бог, чтоб явились…
провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
Варвара никогда
не говорила с ним в таком тоне; он был уверен, что она смотрит на него все еще так, как смотрела, будучи девицей. Когда же и почему изменился ее взгляд? Он вспомнил, что за несколько недель до этого дня жена,
проводив гостей, устало позевнув, спросила...
Самгин насторожился; в словах ее было что-то умненькое. Неужели и она будет философствовать в постели, как Лидия, или
заведет какие-нибудь деловые разговоры, подобно Варваре? Упрека в ее беззвучных словах он
не слышал и
не мог видеть, с каким лицом она говорит. Она очень растрогала его нежностью, ему казалось, что таких ласк он еще
не испытывал, и у него было желание сказать ей особенные слова благодарности. Но слов таких
не находилось, он говорил руками, а Никонова шептала...
— Даже чаем напою, — сказала Никонова, легко
проведя ладонью по голове и щеке его. Она улыбнулась и
не той обычной, насильственной своей улыбкой, а — хорошей, и это тотчас же привело Клима в себя.
Через минуту-две Самгин был уверен, что этот человек, так ловко притворяющийся пьяным, совершенно трезв и
завел беседу о политике
не для того, чтоб высказаться, а чтобы выпытать.
В таких воспоминаниях он
провел всю ночь,
не уснув ни минуты, и вышел на вокзал в Петербурге полубольной от усталости и уже почти равнодушный к себе.
— О, Самгин! А я вообразил…
Провожали или встречали и
не встретили?
Лицо этого человека показалось Самгину таким жутким, что он
не сразу мог
отвести глаза от него.
— Наши сведения — полнейшее ничтожество, шарлатан! Но — ведь это еще хуже, если ничтожество, ху-же! Ничтожество — и
водит за нос департамент полиции, градоначальника, десятки тысяч рабочих и — вас, и вас тоже! — горячо прошипел он, ткнув пальцем в сторону Самгина, и снова бросил руки на стол, как бы чувствуя необходимость держаться за что-нибудь. — Невероятно!
Не верю-с!
Не могу допустить! — шептал он, и его подбрасывало на стуле.
Не очень охотно Клим
отвел его в столовую, пустую и темную, окна ее были закрыты ставнями. Там, сидя на диване и снимая сапог, Иноков спросил...
Проводив ее, чувствуя себя больным от этой встречи,
не желая идти домой, где пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин пошел в поле. Шел по тихим улицам и думал, что
не скоро вернется в этот город, может быть — никогда. День был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный запах.
— Перестань, — сказал Самгин и снова попробовал
отвести Ивана в сторону от этой темы: — Это
не ты застрелил его?
— Ну вот, хоть один умный человек нашелся, — сквозь зубы, низким голосом заговорила она. — Ты, Клим,
проводишь меня на кладбище. А ты, Лютов,
не ходи! Клим и Макаров пойдут. — Слышишь?
— Хороним с участием всех сословий. Уговаривал ломовика —
отвези! «Ну вас, говорит, к богу, с покойниками!» И поп тоже — уголовное преступление, а? Скотина. Н-да, разыгрывается штучка… сложная! Алина, конечно,
не дойдет… Какое сердце, Самгин? Жестоко честное сердце у нее. Ты, сухарь, интеллектюэль,
не можешь оценить.
Не поймешь. Интеллектюэль, — словечко тоже! Эх вы… Тю…
— Чего буяните? — говорил он. — Зря все! Видите: красных лентов нету, стало быть,
не забастовщик, ну? И женщина
провожает… подходящая, из купчих, видно. Господин — тоже купец, я его знаю, пером торгует в Китай-городе, фамилие забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют…
— Ничего,
не беспокойтесь. У меня салазки припасены. Медник
отвезет. Он — услужливый…
Клим остался с таким ощущением, точно он
не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался
свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это —
не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
«Конечно, она живет
не этой чепухой», — сердито решил Самгин,
проводив глазами ее статную фигуру. Осмотрел уютное логовище ее, окованную полосами железа дверь во двор и живо представил, как Марина, ночуя здесь, открывает дверь любовнику.
Проводив Клима до его квартиры, она зашла к Безбедову пить чай. Племянник ухаживал за нею с бурным и почтительным восторгом слуги, влюбленного в хозяйку, счастливого тем, что она посетила его. В этом суетливом восторге Самгин чувствовал что-то фальшивое, а Марина добродушно высмеивала племянника, и было очень странно, что она, такая умная,
не замечает его неискренности.
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума
сводит. Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть бог, этого я уж
не понимаю и, должно быть, никогда
не пойму, а вот — как же это, время — бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что бог — против нас, — зачем же?
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий на переодетого генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом, и никто из них
не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет,
проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая губы, оглядывалась по сторонам, измеряя поля; правая бровь ее была поднята выше левой, казалось, что и глаза смотрят различно.
«Ты, говорит,
не из любви голубей
завел, а из зависти, для конкуренции со мной, а конкурировать тебе надобно с ленью твоей,
не со мной…»
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей, шли за город, в поле —
провожать икону Богородицы в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и
не очень «благолепно», носили по всем домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.