Неточные совпадения
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен,
принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка
не пустила ее.
Дронов
не возразил ему. Клим понимал, что Дронов выдумывает, но он так убедительно спокойно рассказывал о своих видениях, что Клим чувствовал желание
принять ложь как правду. В конце концов Клим
не мог понять, как именно относится он к этому мальчику, который все сильнее и привлекал и отталкивал его.
Грубоватость Кутузова Клим
принимал как простодушие человека мало культурного и,
не видя в ней ничего «выдуманного», извинял ее.
Клим обнял ее и крепко закрыл горячий рот девушки поцелуем. Потом она вдруг уснула, измученно приподняв брови, открыв рот, худенькое лицо ее
приняло такое выражение, как будто она онемела, хочет крикнуть, но —
не может. Клим осторожно встал, оделся.
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже
не только
приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
— А я —
не знаю, друзья мои! — начала Сомова, разводя руками с недоумением, которое Клим
принял как искреннее.
— У нас удивительно много людей, которые,
приняв чужую мысль,
не могут, даже как будто боятся проверить ее, внести поправки от себя, а, наоборот, стремятся только выпрямить ее, заострить и вынести за пределы логики, за границы возможного. Вообще мне кажется, что мышление для русского человека — нечто непривычное и даже пугающее, хотя соблазнительное. Это неумение владеть разумом у одних вызывает страх пред ним, вражду к нему, у других — рабское подчинение его игре, — игре, весьма часто развращающей людей.
— Наш народ — самый свободный на земле. Он ничем
не связан изнутри. Действительности —
не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он завтра же может магометанство
принять — на пробу. Да, на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом уйти в пустыни, в пески, искать Опоньское царство.
Клим Самгин
не чувствовал потребности проверить истину Прейса,
не думал о том, следует ли
принять или отвергнуть ее.
Постепенно эта наивность
принимала характер цинизма, и Клим стал чувствовать за словами девушки упрямое стремление догадаться о чем-то ему неведомом и
не интересном.
Мысли Самгина
принимали все более воинственный характер. Он усиленно заботился обострять их, потому что за мыслями у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И
не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более важное для него. Но об этом он
не хотел думать и, как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть признает себя виновной в разрыве и попросит прощения…
— Отличаясь малой воспитанностью и резкостью характера, допустил он единожды такую шутку,
не выгодную для себя. Пригласил владыку Макария на обед и, предлагая ему кабанью голову, сказал: «
Примите, ядите, ваше преосвященство!» А владыка,
не будь плох, и говорит: «Продолжайте, ваше превосходительство!»
—
Не хотите ли посетить двух сестер, они во всякое время дня и ночи
принимают любезных гостей? Это — очень близко.
Была в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко
принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот, лесов и гранита, он видел чистенькие города и хорошие дороги, каких
не было в России, видел прекрасные здания школ, сытый скот на опушках лесов; видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
Он был похож на приказчика из хорошего магазина галантереи, на человека, который с утра до вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых
примет, настолько обычны, что
не остаются в памяти. В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
— Долго, а —
не зря! Нас было пятеро в камере, книжки читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона
приняли, а потом оказалось, он бывший студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже
не в своем уме. А затем оказалось, что он — замечательный знаток хозяйства.
Самгин
принял все это как попытку Варвары выскользнуть из-под его влияния, рассердился и с неделю
не ходил к ней, уверенно ожидая, что она сама придет. Но она
не шла, и это беспокоило его, Варвара, как зеркало, была уже необходима, а кроме того он вспомнил, что существует Алексей Гогин, франт, похожий на приказчика и, наверное, этим приятный барышням. Тогда, подумав, что Варвара, может быть, нездорова, он пошел к ней и в прихожей встретил Любашу в шубке, в шапочке и, по обыкновению ее, с книгами под мышкой.
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить
не могу, но такая у меня
примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем
принимала характер состязания уже
не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
Никонова наклонила голову, а он
принял это как знак согласия с ним. Самгин надеялся сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей силой, оригинальностью, вызвало бы в женщине восторг пред ним. Это, конечно, было необходимо, но
не удавалось. Однако он был уверен, что удастся, она уже нередко смотрела на него с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
Самгин рассказывал ей о Кутузове, о том, как он характеризовал революционеров. Так он вертелся вокруг самого себя, заботясь уж
не столько о том, чтоб найти для себя устойчивое место в жизни, как о том, чтоб подчиняться ее воле с наименьшим насилием над собой. И все чаще
примечая, подозревая во многих людях людей, подобных ему, он избегал общения с ними, даже презирал их, может быть, потому, что боялся быть понятым ими.
Черные массы домов
приняли одинаковый облик и, поскрипывая кирпичами, казалось, двигаются вслед за одиноким человеком, который стремительно идет по дну каменного канала, идет,
не сокращая расстояния до цели.
Подумав над этим, он направился к Трусовой, уступил ей в цене дома и,
принимая из пухлых рук ее задаток, пачку измятых бумажек, подумал,
не без печали...
Его волновала жалость к этим людям, которые
не знают или забыли, что есть тысячеглавые толпы, что они ходят по улицам Москвы и смотрят на все в ней глазами чужих.
Приняв рюмку из руки Алины, он ей сказал...
— Вот что! — воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу, сказала как будто весело: — Боялся
не того, что зарубит солдат, а что за еврея
принял. Это — он! Ах… аристократишка!
Приняв деньги Лютова, он
не поблагодарил его, но, когда пришел Макаров и протянул ему рецепт, покосился на бумажку и сказал...
События, точно льдины во время ледохода, громоздясь друг на друга,
не только требовали объяснения, но и заставляли Самгина
принимать физическое участие в ходе их.
— Надо
примечать, — вас, товарищ,
не на прогулку посылали.
Фигура старика как будто знакома, — если б
не мальчик и
не эта походка, его можно бы
принять за Дьякона, но Дьякон ходил тяжело и нагнув голову, а этот держит ее гордо и прямо, как слепой.
— Степан утверждает, что Маркса нужно
принимать целиком или уж лучше
не беспокоить.
«
Не может быть, чтоб она считала меня причастным к террору. Это — или проявление заботы обо мне, или — опасение скомпрометировать себя, — опасение, вызванное тем, что я сказал о Судакове. Но как спокойно
приняла она убийство!» — с удивлением подумал он, чувствуя, что спокойствие Марины передалось и ему.
О гуманитарном интересе Марины он сказал с явным сожалением, а вообще его характеристики судебных дел Марины
принимали все более ехидный характер, и Самгин уже чувствовал, что коллега Фольц знакомит его
не с делами, а хочет познакомить с почтенной доверительницей.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а
не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это
не погань,
не смей, Иуда, я на этом дереве муки
приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей
не прощу». Ох,
не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал, пить начал, потом — застудился зимою…
Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает:
принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы
не смеют требовать амнистии для политических, если они
не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
Правительство прекращало издание сатирических журналов, закрывало газеты; организации монархистов начинали действовать все более определенно террористически, реакция,
принимая характер мстительного, слепого бешенства, вызывала
не менее бешеное, но уже явно слабеющее сопротивление ей.
— Женщины, говорит, должны
принимать участие в жизни страны как хозяйки, а
не как революционерки. Русские бабы обязаны быть особенно консервативными, потому что в России мужчина — фантазер, мечтатель.
Он слышал: террористы убили в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца,
приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд
не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно
не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
— Почему —
не могу? — спросила она, усмехаясь. — Какие у тебя основания утверждать, что —
не могу? Разве ты знаешь, что прочитано, что выдумано мною? А кроме того: прочитать — еще
не значит поверить и
принять…
Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и менее сочувственно
принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по себе ее суждения далеко
не всегда вызывали его сочувствие, чаще всего они удивляли.
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился все уже, но — спокойнее, события
принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда
не возмущало ее.
Достал из чемодана несколько книг, в предисловии к одной из них глаза поймали фразу: «Мы
принимаем все религии, все мистические учения, только бы
не быть в действительности».
Ему казалось, что в нем зарождается некое новое настроение, но он
не мог понять — что именно ново? Мысли самосильно
принимали точные словесные формы, являясь давно знакомыми, он часто встречал их в книгах. Он дремал, но заснуть
не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.
Орехова солидно поздоровалась с нею, сочувственно глядя на Самгина, потрясла его руку и стала помогать Юрину подняться из кресла. Он
принял ее помощь молча и, высокий, сутулый, пошел к фисгармонии, костюм на нем был из толстого сукна, но и костюм
не скрывал остроты его костлявых плеч, локтей, колен. Плотникова поспешно рассказывала Ореховой...
Самгин был в том возрасте, когда у многих мужчин и женщин большого сексуального опыта нормальное биологическое влечение становится физиологическим любопытством, которое
принимает характер настойчивого желания узнать, чем тот или та
не похожи на этого или эту.
— Налить еще чаю? — спрашивала Елена, она сидела обычно с книжкой в руке,
не вмешиваясь в лирические речи мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями. Читала она французские романы, сборники «Шиповника», «Фиорды», восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин
не заметил, как у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая,
не налагая никаких неприятных обязательств,
не угрожала
принять характер отношений более интимных и ответственных.
— Стыдно слушать! Три поколения молодежи пело эту глупую, бездарную песню. И — почему эта странная молодежь,
принимая деятельное участие в политическом движении демократии,
не создала ни одной боевой песни, кроме «Нагаечки» — песни битых?
— Есть факты другого порядка и
не менее интересные, — говорил он, получив разрешение. — Какое участие
принимало правительство в организации балканского союза? Какое отношение имеет к балканской войне, затеянной тотчас же после итало-турецкой и, должно быть, ставящей целью своей окончательный разгром Турции?
Не хочет ли буржуазия угостить нас новой войной? С кем? И — зачем? Вот факты и вопросы, о которых следовало бы подумать интеллигенции.
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям
не много надобно для того, чтоб они
приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их царь, газеты…
— Я —
не купец, я — дворянин, но я знаю: наше купечество оказалось вполне способным
принять и продолжать культуру дворянства, традиции аристократии. Купцы начали поощрять искусство, коллекционировать, отлично издавать книги, строить красивые дома…
Недостаток продовольствия в городе
принимал характер катастрофы, возбуждая рабочих, но в январе была арестована рабочая группа «Центрального военно-промышленного комитета», а выпущенная 6 февраля прокламация Петроградского комитета большевиков, призывавшая к забастовке и демонстрации на 10-е число, в годовщину суда над социал-демократической фракцией Думы, — эта прокламация
не имела успеха.