Неточные совпадения
Но никто
не мог переспорить отца, из его вкусных губ слова сыпались так быстро и обильно, что Клим уже знал: сейчас дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как лошадь в цирке, вставшая на задние ноги, и
пойдет к себе, а отец крикнет вслед ему...
Выдумывать было
не легко, но он понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда
шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
Несомненно, это был самый умный человек, он никогда ни с кем
не соглашался и всех учил, даже Настоящего Старика, который жил тоже несогласно со всеми, требуя, чтоб все
шли одним путем.
Зимою она засыпала, как муха, сидела в комнатах, почти
не выходя гулять, и сердито жаловалась на бога, который совершенно напрасно огорчает ее,
посылая на землю дождь, ветер, снег.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже
не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она
шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
«Мама, а я еще
не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро
пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
—
Не хочу
идти с ней —
пойдем гулять.
— Ты что
не играешь? — наскакивал на Клима во время перемен Иван Дронов, раскаленный докрасна, сверкающий, счастливый. Он действительно
шел в рядах первых учеников класса и первых шалунов всей гимназии, казалось, что он торопится сыграть все игры, от которых его оттолкнули Туробоев и Борис Варавка. Возвращаясь из гимназии с Климом и Дмитрием, он самоуверенно посвистывал, бесцеремонно высмеивая неудачи братьев, но нередко спрашивал Клима...
Пошли молча. Чувствуя вину свою, Клим подумал, как исправить ее, но, ничего
не придумав, укрепился в желании сделать Дронову неприятное.
Он поздоровался с ним небрежно, сунув ему руку и тотчас же спрятав ее в карман; он снисходительно улыбнулся в лицо врага и,
не сказав ему ни слова,
пошел прочь.
Люди спят, мой друг,
пойдем в тенистый сад,
Люди спят, одни лишь звезды к нам глядят,
Да и те
не видят нас среди ветвей
И
не слышат, слышит только соловей.
Лидия, все еще сердясь на Клима,
не глядя на него,
послала брата за чем-то наверх, — Клим через минуту
пошел за ним, подчиняясь внезапному толчку желания сказать Борису что-то хорошее, дружеское, может быть, извиниться пред ним за свою выходку.
— Вот уж почти два года ни о чем
не могу думать, только о девицах. К проституткам
идти не могу, до этой степени еще
не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и умереть.
— Я упала, как слепая, когда лезла через забор, — сказала она, всхлипнув. — Как дура. Я
не могу
идти…
— Они так говорят, как будто сильный дождь, я
иду под зонтиком и
не слышу, о чем думаю.
Однажды он
шел с Макаровым и Лидией на концерт пианиста, — из дверей дворца губернатора два щеголя торжественно вывели под руки безобразно толстую старуху губернаторшу и
не очень умело, с трудом, стали поднимать ее в коляску.
Клим
пошел домой. Ему
не верилось, что эта скромная швейка могла охотно целовать Дронова, вероятнее, он целовал ее насильно. И — с жадностью, конечно. Клим даже вздрогнул, представив, как Дронов, целуя, чавкает, чмокает.
— Ванька, в сущности, добрая душа, а грубит только потому, что
не смеет говорить иначе, боится, что глупо будет. Грубость у него — признак ремесла, как дурацкий
шлем пожарного.
Не зная, что делать с собою, Клим иногда
шел во флигель, к писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон; маленький старичок, с глазами, спрятанными за темные очки, то и дело потирал пухлые руки, восклицая...
Мне
не спится,
не лежится,
И сон меня
не берет,
Я
пошел бы к Рите в гости,
Да
не знаю, где она живет.
Попросил бы товарища —
Пусть товарищ отведет,
Мой товарищ лучше, краше,
Боюсь, Риту отобьет.
Решил, но — задумался; внезапному желанию
идти к Маргарите мешало чувство какой-то неловкости, опасение, что он,
не стерпев, спросит ее о Дронове и вдруг окажется, что Дронов говорил правду. Этой правды
не хотелось.
Не зажигая огня, он оделся и
пошел к ней, настроясь воинственно, шагая твердо.
Посидев еще минуту, он встал и
пошел к двери
не своей походкой, лениво шаркая ногами.
Когда она скрылась, Клима потянуло за нею, уже
не с тем, чтоб говорить умное, а просто, чтоб
идти с нею рядом. Это был настолько сильный порыв, что Клим вскочил,
пошел, но на дворе раздался негромкий, но сочный возглас Алины...
— Эх, Костя, ай-яй-ай! Когда нам Лидия Тимофеевна сказала, мы так и обмерли. Потом она обрадовала нас,
не опасно, говорит. Ну,
слава богу! Сейчас же все вымыли, вычистили. Мамаша! — закричал он и, схватив длинными пальцами локоть Клима, представился...
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия?
Не нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух дней он
не выбрал времени для объяснения, а на третий
пошел к Макарову, отягченный намерением,
не совсем ясным ему.
Он утвердительно кивнул головою. Домой
идти не хотелось, он вышел на берег реки и, медленно шагая, подумал...
Но, хотя судья выразился «присвоил», однако ясно, что дело
идет о краже, да еще и
не подсудной мировому, потому что — кража свыше трехсот рублей.
— Ты матери
не говорил об этом? Нет? И
не говори, прошу. Они и без этого
не очень любят друг друга. Я —
пошел.
Но как только он исчез — исчезла и радость Клима, ее погасило сознание, что он поступил нехорошо, сказав Варавке о дочери. Тогда он, вообще
не способный на быстрые решения,
пошел наверх, шагая через две ступени.
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он
шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча
не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни о чем
не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем?
Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно
идет в ночной тьме?
—
Идем чай пить. Переодеваться?
Не надо, ты и так хорошо лакирован.
— Есть лишний билет в оперу —
идешь? Я взял для себя, но
не могу
идти,
идут Марина и Кутузов.
Утомленный физически, Клим
шел не торопясь, чувствуя, как светлый холод ночи вымораживает из него неясные мысли и ощущения. Он даже мысленно напевал на мотив какой-то оперетки...
Просидев час-полтора, Нехаева собиралась домой; Клим
шел провожать ее,
не всегда охотно.
— Я
не помешаю? — спрашивал он и
шел к роялю. Казалось, что, если б в комнате и
не было бы никого, он все-таки спросил бы,
не помешает ли? И если б ему ответили: «Да, помешаете», — он все-таки подкрался бы к инструменту.
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них на улице никого
не было. Радость Макарова казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима.
Шли медленно, плечо в плечо друг другу,
не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая на быстрые вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
— Нет, — что же? Ее красота требует достойной рамы. Володька — богат. Интересен. Добрый — до смешного. Кончил — юристом, теперь — на историко-филологическом. Впрочем, он —
не учится, — влюблен, встревожен и вообще
пошел вверх ногами.
— Тебе трудно живется? — тихо и дружелюбно спросил Макаров. Клим решил, что будет значительнее, если он
не скажет ни да, ни нет, и промолчал, крепко сжав губы.
Пошли пешком,
не быстро. Клим чувствовал, что Макаров смотрит на него сбоку печальными глазами. Забивая пальцами под фуражку непослушные вихры, он тихо рассказывал...
— Я ночую у тебя, Лидуша! — объявила она. — Мой милейший Гришук
пошел куда-то в уезд, ему надо видеть, как мужики бунтовать будут. Дай мне попить чего-нибудь, только
не молока. Вина бы, а?
—
Не могу же я сказать: он
пошел туда, где мужики бунтуют! Да и этого
не знаю я, где там бунтуют.
— Написал он сочинение «О третьем инстинкте»;
не знаю, в чем дело, но эпиграф подсмотрел: «
Не ищу утешений, а только истину».
Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными чернилами на первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
Работы у него
не было, на дачу он
не собирался, но ему
не хотелось
идти к Томилину, и его все более смущал фамильярный тон Дронова. Клим чувствовал себя независимее, когда Дронов сердито упрекал его, а теперь многоречивость Дронова внушала опасение, что он будет искать частых встреч и вообще мешать жить.
Уже
не один раз Клим слышал в тишине сочный голос, мягкий смех Алины, но упрямо
не хотел
пойти к девицам.
Лютов говорил близко, за тесной группой берез, несколько ниже тропы, по которой
шел Клим, но его
не было видно, он, должно быть, лежал, видна была фуражка Макарова и синий дымок над нею.
Клим остановился. Ему
не хотелось видеть ни Лютова, ни Макарова, а тропа спускалась вниз,
идя по ней, он неминуемо был бы замечен. И подняться вверх по холму
не хотелось, Клим устал, да все равно они услышали бы шум его шагов. Тогда они могут подумать, что он подслушивал их беседу. Клим Самгин стоял и, нахмурясь, слушал.
— Ну, довольно, Владимир.
Иди спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что
не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия ушла гулять; Самгин спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию
не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим
пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти в ухо...
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой
не слышал,
не знал, о чем
идет речь. Она как будто боится, что люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она
не любит возбуждать их. Может быть, она думает, что каждый человек обладает тайной, которую он способен сообщить только девице Лидии Варавка?