Неточные совпадения
Бабушка
не ответила, выжимая слезы из глаз
маленьким платочком, обшитым кружевами.
Первые дни знакомства Клим думал, что Томилин полуслеп, он видит все вещи
не такими, каковы они есть, а крупнее или
меньше, оттого он и прикасается к ним так осторожно, что было даже смешно видеть это.
Он, должно быть, неумный, даже хорошую жену
не мог выбрать, жена у него
маленькая, некрасивая и злая.
Клим чувствовал, что
маленький Варавка
не любит его настойчивее и более открыто, чем другие дети.
— Уничтожай его! — кричал Борис, и начинался любимейший момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его
маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их на диван, а они, снова наскакивая на него, тыкали пальцами ему в ребра, под колени. Клим никогда
не участвовал в этой грубой и опасной игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры...
Он преподавал русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое ухо старика было
меньше правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на это, он
не сразу убедился в разномерности ушей учителя.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами
маленького, но важного гимназиста, который
не торопясь переходил с угла на угол.
Какие-то крикливые люди приходили жаловаться на него няньке, но она уже совершенно оглохла и
не торопясь умирала в
маленькой, полутемной комнатке за кухней.
Макаров, посвистывая громко и дерзко, смотрел на все глазами человека, который только что явился из большого города в
маленький, где ему
не нравится.
— Мне вредно лазить по лестницам, у меня ноги болят, — сказал он и поселился у писателя в
маленькой комнатке, где жила сестра жены его. Сестру устроили в чулане. Мать нашла, что со стороны дяди Якова бестактно жить
не у нее, Варавка согласился...
Не зная, что делать с собою, Клим иногда шел во флигель, к писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон;
маленький старичок, с глазами, спрятанными за темные очки, то и дело потирал пухлые руки, восклицая...
Дней через пять, прожитых в приятном сознании сделанного им так просто серьезного шага, горничная Феня осторожно сунула в руку его
маленький измятый конверт с голубой незабудкой, вытисненной в углу его, на атласной бумаге, тоже с незабудкой. Клим,
не без гордости, прочитал...
Климу больше нравилась та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука
не тяготила его, а успокаивала, притупляя мысли, делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться, как солдат на параде. Маргарита вызывала в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и мыслей. Иногда, должно быть, подозревая, что ему скучно, она пела
маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он
не так жадно и много, как прежде, говорил
меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он
не о том, что думает.
Они ушли. Клим остался в настроении человека, который
не понимает: нужно или
не нужно решать задачу, вдруг возникшую пред ним? Открыл окно; в комнату хлынул жирный воздух вечера.
Маленькое, сизое облако окутывало серп луны. Клим решил...
Спускаясь с террасы в
маленькую рощу тонкостволых берез, она сказала,
не глядя на Клима...
Пила и ела она как бы насилуя себя, почти с отвращением, и было ясно, что это
не игра,
не кокетство. Ее тоненькие пальцы даже нож и вилку держали неумело, она брезгливо отщипывала
маленькие кусочки хлеба, птичьи глаза ее смотрели на хлопья мякиша вопросительно, как будто она думала:
не горько ли это вещество,
не ядовито ли?
Она
не была похожа на даму, она, до смерти ее, была как девушка,
маленькая, пышная и очень живая.
Клим приподнял голову ее, положил себе на грудь и крепко прижал рукою. Ему
не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим телом. Она лежала на боку,
маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
Особенно ценным в Нехаевой было то, что она умела смотреть на людей издали и сверху. В ее изображении даже те из них, о которых почтительно говорят, хвалебно пишут, становились
маленькими и незначительными пред чем-то таинственным, что она чувствовала. Это таинственное
не очень волновало Самгина, но ему было приятно, что девушка, упрощая больших людей, внушает ему сознание его равенства с ними.
Но Клим был уверен, что она
не спросила, наверх его
не позвали. Было скучно. После завтрака, как всегда, в столовую спускался
маленький Спивак...
Нехаева
не уезжала. Клим находил, что здоровье ее становится лучше, она
меньше кашляет и даже как будто пополнела. Это очень беспокоило его, он слышал, что беременность
не только задерживает развитие туберкулеза, но иногда излечивает его. И мысль, что у него может быть ребенок от этой девицы, пугала Клима.
Было что-то нелепое в гранитной массе Исакиевского собора, в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов, на которых Клим никогда
не видел ни одного рабочего. По улицам машинным шагом ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на
маленькой дудочке, другой жестоко бил в барабан. В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки, в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
—
Меньше всего ты похож на кавалера де-Грие. Я тоже
не Манон.
Не успел Клим напоить их чаем, как явился знакомый Варавки доктор Любомудров, человек тощий, длинный, лысый, бритый, с
маленькими глазками золотистого цвета, они прятались под черными кустиками нахмуренных бровей.
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно
не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
— Как же здесь живут зимою? Театр, карты,
маленькие романы от скуки, сплетни — да? Я бы предпочла жить в Москве, к ней, вероятно,
не скоро привыкнешь. Вы еще
не обзавелись привычками?
Клим
не хотел, но
не решился отказаться. С полчаса медленно кружились по дорожкам сада, говоря о незначительном, о пустяках. Клим чувствовал странное напряжение, как будто он, шагая по берегу глубокого ручья, искал, где удобнее перескочить через него. Из окна флигеля доносились аккорды рояля, вой виолончели, остренькие выкрики
маленького музыканта. Вздыхал ветер, сгущая сумрак, казалось, что с деревьев сыплется теплая, синеватая пыль, окрашивая воздух все темнее.
В
не свойственном ей лирическом тоне она минуты две-три вспоминала о Петербурге, заставив сына непочтительно подумать, что Петербург за двадцать четыре года до этого вечера был городом
маленьким и скучным.
Женщина ярко накрасила губы, подрисовала глаза, ее нос от этого кажется бескровным, серым и
не по лицу уродливо
маленьким.
Медленные пальцы
маленького музыканта своеобразно рассказывали о трагических волнениях гениальной души Бетховена, о молитвах Баха, изумительной красоте печали Моцарта. Елизавета Спивак сосредоточенно шила игрушечные распашонки и тугие свивальники для будущего человека. Опьяняемый музыкой, Клим смотрел на нее, но
не мог заглушить в себе бесплодных мудрствований о том, что было бы, если б все окружающее было
не таким, каково оно есть?
Она
не ответила, но Клим видел, что смуглое лицо ее озабоченно потемнело. Подобрав ноги в кресло, она обняла себя за плечи, сжалась в
маленький комок.
Прищурив левый глаз, он выпил и сунул в рот
маленький кусочек хлеба с маслом; это
не помешало ему говорить.
— Отличаясь
малой воспитанностью и резкостью характера, допустил он единожды такую шутку,
не выгодную для себя. Пригласил владыку Макария на обед и, предлагая ему кабанью голову, сказал: «Примите, ядите, ваше преосвященство!» А владыка,
не будь плох, и говорит: «Продолжайте, ваше превосходительство!»
— Жития
маленьких протопопов Аввакумов изучаете? Бросьте. Все это —
не туда.
Не туда, — повторил он, вставая и потягиваясь; Самгин исподлобья, снизу вверх, смотрел на его широкую грудь и думал...
Самгина тяготило ощущение расслабленности, физической тошноты, ему хотелось закрыть глаза и остановиться, чтобы
не видеть, забыть, как падают люди, необыкновенно
маленькие в воздухе.
Мужики обвинили его в попытке растлить
маленькую девочку и едва
не убили.
— Это ведь
не те, которые живут под полом, — объяснил он ей, но
маленькая подруга его, строптиво топнув ногой, закричала...
Незадолго до этого дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные глаза Прейса смотрят на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал
маленький, изящный студент,
не похожий на еврея спокойной уверенностью в себе и на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к двери, а Клим, оставшись в комнате, глядя в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с
маленьким изящным евреем. Ему
не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и
не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
Клим спросил еще стакан чаю, пить ему
не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в
маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
Он видел, что Макаров уже
не тот человек, который ночью на террасе дачи как бы упрашивал, умолял послушать его домыслы. Он держался спокойно, говорил уверенно. Курил
меньше, но, как всегда, дожигал спички до конца. Лицо его стало жестким, менее подвижным, и взгляд углубленных глаз приобрел выражение строгое, учительное. Маракуев, покраснев от возбуждения, подпрыгивая на стуле, спорил жестоко, грозил противнику пальцем, вскрикивал...
Вошла Лидия, одетая в необыкновенный халатик оранжевого цвета, подпоясанный зеленым кушаком. Волосы у нее были влажные, но от этого шапка их
не стала
меньше. Смуглое лицо ярко разгорелось, в зубах дымилась папироса, она рядом с Алиной напоминала слишком яркую картинку
не очень искусного художника. Морщась от дыма, она взяла чашку чая, вылила чай в полоскательницу и сказала...
— Нет, в самом деле, — храбрый
малый,
не правда ли? — спросил он.
— О! Их нет, конечно. Детям
не нужно видеть больного и мертвого отца и никого мертвого, когда они
маленькие. Я давно увезла их к моей матери и брату. Он — агроном, и у него — жена, а дети — нет, и она любит мои до смешной зависти.
О порядке и необходимости защищать его было написано еще много, но Самгин
не успел дочитать письма, — в прихожей кто-то закашлял, плюнул, и на пороге явился
маленький человечек...
Он очень удивился, увидав, что его привели
не в полицейскую часть, как он ожидал, а, очевидно, в жандармское управление, в
маленькую комнату полуподвального этажа: ее окно снаружи перекрещивала железная решетка, нижние стекла упирались в кирпичи ямы, верхние показывали квадратный кусок розоватого неба.
— Должны следить, — сказал
маленький человек
не только уверенно, а даже как будто требовательно. Он достал чайной ложкой остаток варенья со дна стакана, съел его, вытер губы платком и с неожиданным ехидством, которое очень украсило его лицо сыча, спросил, дотронувшись пальцем до груди Самгина...
Путь Самгину преграждала группа гостей, среди ее — два знакомых адвоката, одетые как на суде, во фраках, перед ними — тощий мужик, в синей, пестрядинной рубахе, подпоясанный мочальной веревкой, в синих портках, на ногах — новенькие лапти, а на голове рыжеватый паричок;
маленькое, мелкое лицо его оклеено комически растрепанной бородкой, и был он похож
не на мужика, а на куплетиста из дешевого трактира.
Подсчитав все
маленькие достоинства Варвары, он
не внес в свое отношение к ней ничего нового, но чувство недоверия заставило его присматриваться к ней более внимательно, и скоро он убедился, что это испытующее внимание она оценивает как любовь.