Неточные совпадения
Не желая, чтоб она увидала по глазам его, что он ей
не верит, Клим закрыл глаза. Из
книг, из разговоров взрослых он уже
знал, что мужчина становится на колени перед женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе
не нужно вставать на колени для того, чтоб снять с юбки гусеницу.
Она
не любила читать
книги, — откуда она
знает то, о чем говорит?
Он почти сердито стал спрашивать ее, почему она
не читает
книг,
не ходит в театр,
не знает ничего лучше постельки, но Рита, видимо,
не уловив его тона, спросила спокойно, расплетая волосы...
Науки
не очень интересовали Клима, он хотел
знать людей и находил, что роман дает ему больше знания о них, чем научная
книга и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство
знает больше, чем наука.
Даже и после этого утверждения Клим
не сразу
узнал Томилина в пыльном сумраке лавки, набитой
книгами. Сидя на низеньком, с подрезанными ножками стуле, философ протянул Самгину руку, другой рукой поднял с пола шляпу и сказал в глубину лавки кому-то невидимому...
— Потому что ни черта
не знаешь, — неистово закричал дядя Хрисанф. — Ты почитай
книгу «Политическая роль французского театра», этого… как его? Боборыкина!
— Разве ты со зла советовал мне читать «Гигиену брака»? Но я
не читала эту
книгу, в ней ведь, наверное,
не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый вопрос? У меня есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и
не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я
не знаю, чего ждала от тебя.
— Давно
не слыхал хорошей музыки. У Туробоева поиграем, попоем. Комическое учреждение это поместье Туробоева. Мужики изгрызли его, точно крысы. Вы, Самгин, рыбу удить любите? Вы прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы» — заразитесь! Удивительная
книга, так,
знаете, написана — Брем позавидовал бы!
— Я к вам вот почему, — объяснял Дунаев, скосив глаза на стол, загруженный
книгами, щупая пальцами «Наш край». —
Не знаете — товарища Варвару
не тревожили, цела она?
«Да, здесь умеют жить», — заключил он, побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но
не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну свою
знали, точно
книгу стихов любимого поэта.
— Да ведь что же,
знаете, я
не вчера живу, а — сегодня, и назначено мне завтра жить. У меня и без помощи
книг от науки жизни череп гол…
— Нет,
не знаю, — ответил Самгин, чувствуя, что на висках его выступил пот, а глаза сохнут. — Я даже
не знал, что, собственно, она делает? В технике? Пропагандистка? Она вела себя со мной очень конспиративно. Мы редко беседовали о политике. Но она хорошо
знала быт, а я весьма ценил это. Мне нужно для
книги.
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и читал он по преимуществу беллетристику русскую и переводы с иностранных языков; почему-то
не хотелось, чтоб Марина
знала это. Но серьезные
книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала...
— Что я
знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами,
книгу хочет писать. Я
не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
«Свободным-то гражданином, друг мой, человека
не конституции,
не революции делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра, почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой
книги, я по-английски читала, французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая мысль
не взлетала, и,
не зная этих двух ее полетов, ни о чем
не догадаешься, поверь!»
— Вы, конечно,
знаете, что люди вообще
не располагают к доверию, — произнес Самгин докторально, но тотчас же сообразил, что говорит снисходительно и этим может усилить иронию гостя. Гость, стоя спиной к нему, рассматривая корешки
книг в шкафе, сказал...
— Вы
знаете, Клим Иванович, ваша речь имела большой успех. Я в политике понимаю, наверно,
не больше индюшки, о Дон-Кихоте —
знаю по смешным картинкам в толстой
книге, Фауст для меня — глуповатый человек из оперы, но мне тоже понравилось, как вы говорили.
— Тоську в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и
не ссылали, черт его
знает что за город, жителя в нем две тысячи триста человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего,
не скучает,
книг просит. Послал все новинки —
не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась в политику…
— Я —
не купец, я — дворянин, но я
знаю: наше купечество оказалось вполне способным принять и продолжать культуру дворянства, традиции аристократии. Купцы начали поощрять искусство, коллекционировать, отлично издавать
книги, строить красивые дома…
Неточные совпадения
— Ты гулял хорошо? — сказал Алексей Александрович, садясь на свое кресло, придвигая к себе
книгу Ветхого Завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович
не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо
знать священную историю, он сам в Ветхом Завете часто справлялся с
книгой, и Сережа заметил это.
Она пишет детскую
книгу и никому
не говорит про это, но мне читала, и я давал рукопись Воркуеву…
знаешь, этот издатель… и сам он писатель, кажется.
Она
знала тоже, что действительно его интересовали
книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович
не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области, и считал своим долгом всё читать.
Она еще
не знает, что в порядочном обществе и в порядочной
книге явная брань
не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем
не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар.
Может быть, некоторые читатели захотят
узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой
книги. «Да это злая ирония!» — скажут они. —
Не знаю.