Неточные совпадения
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности
в процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов
не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали
силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время —
не время широких задач».
— Видишь ли, мы все — Исааки. Да. Например: дядя Яков, который сослан, Мария Романовна и вообще — наши знакомые. Ну,
не совсем все, но большинство интеллигентов обязано приносить
силы свои
в жертву народу…
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней
силой втолкнула его
в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся,
в столовой никого
не было,
в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Было несколько похоже на гимназию, с той однако разницей, что учителя
не раздражались,
не кричали на учеников, но преподавали истину с несомненной и горячей верой
в ее
силу.
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой
силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже
не только приняла отвратительные формы, но
в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда
в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же
сила, как любовь и голод. Я никогда
не слышала этого…
в такой форме.
Он
не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение.
Не много дней прошло с того момента, но он уже
не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил
в нем сомнения
в действительной
силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
В течение пяти недель доктор Любомудров
не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент
не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он
не был мнительным, но иногда ему казалось, что
в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную
силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов.
В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Думая об этом подвиге, совершить который у него
не было ни дерзости, ни
силы, Клим вспоминал, как он
в детстве неожиданно открыл
в доме комнату, где были хаотически свалены вещи, отжившие свой срок.
— Нет, я ведь сказал: под кожею. Можете себе представить радость сына моего? Он же весьма нуждается
в духовных радостях, ибо
силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и ноги у него
не действуют. Арестован был по Астыревскому делу и
в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
Этот труд и эта щедрость внушали мысль, что должен явиться человек необыкновенный,
не только потому, что он — царь, а по предчувствию Москвой каких-то особенных
сил и качеств
в нем.
— Чудовищную
силу обнаруживали некоторые, — вспоминал он, сосредоточенно глядя
в пустой стакан. — Ведь невозможно, Макаров, сорвать рукою, пальцами, кожу с черепа,
не волосы, а — кожу?
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было
не интересно и
не нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая
сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел
в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
Важно плыли мягко бухающие, сочные вздохи чуткой меди; казалось, что железный, черный язык ожил и сам, своею
силою качается, жадно лижет медь, а звонарь безуспешно ловит его длинными руками,
не может поймать и сам
в отчаянии бьет лысым черепом о край колокола.
Я
в живописи ничего
не понимаю, а
силу везде понимаю.
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о молодом человеке, одетом
в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой
силы слова он мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил —
не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец
не торопясь освободил из рукава руку, рукав как будто сам, своею
силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки опустились
в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал руку с камнем
в рукав.
Если вы
в силах послужить богом
Хорошей собаке, честному псу,
Право же — это
не унизило бы вас…
Да, именно так, какая-то злокозненная
сила, играя им, сталкивает его с людями совершенно несоединимыми и как бы только затем, чтоб показать: они — несоединимы,
не могут выравняться
в стройный ряд.
Он
не находил
в себе и
силы решительно заявить...
И,
не ожидая согласия Клима, он повернул его вокруг себя с ловкостью и
силой, неестественной
в человеке полупьяном. Он очень интересовал Самгина своею позицией
в кружке Прейса, позицией человека, который считает себя умнее всех и подает свои реплики, как богач милостыню. Интересовала набалованность его сдобного, кокетливого тела, как бы нарочно созданного для изящных костюмов, удобных кресел.
— Для того, чтоб хорошо понять,
не следует торопиться верить;
сила познания —
в сомнении.
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит человека
в позицию механического приемника впечатлений бытия и
не может объяснить, какой же
силой покорный раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда
не была — и
не будет! — лучше человека, он же всегда был и будет
не удовлетворен ею.
— Нашла — но… Это такая вульгарность… вакхическая. Вероятно, вот так Фрина
в Элевзине… Я готова сказать, что это —
не вульгарность, а — священное бесстыдство… Бесстыдство
силы. Стихии.
— Говорят об этом вот такие, как Дьякон, люди с вывихнутыми мозгами, говорят лицемеры и люди трусливые, у которых
не хватает
сил признать, что
в мире, где все основано на соперничестве и борьбе, — сказкам и сентиментальностям места нет.
Она точно застыла
в возрасте между шестым и седьмым десятком лет,
не стареет,
не теряет
сил.
—
Не думаю, что вы добьетесь чего-нибудь, но совершенно ясно, что огромное количество ценных
сил тратится,
не принося стране никакой пользы. А Россия прежде всего нуждается
в десятках тысяч научно квалифицированной интеллигенции…
—
В кусочки, да! Хлебушка у них — ни поесть, ни посеять. А
в магазее хлеб есть, лежит. Просили они на посев —
не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять хлеб
силою бунта, значит. Они еще
в среду хотели дело это сделать, да приехал земской, напугал. К тому же и день будний,
не соберешь весь-то народ, а сегодня — воскресенье.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись
в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а
в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение
в том, что оно
не нашло
в себе
сил продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
— Однако — и убийство можно понять. «Запрос
в карман
не кладется», — как говорят. Ежели стреляют
в министра, я понимаю, что это запрос, заявление, так сказать: уступите, а то — вот! И для доказательства
силы — хлоп!
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой
силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей
в театре, на зрителей, которым
не нравится приезжий гастролер.
— Революция с подстрекателями, но без вождей… вы понимаете? Это — анархия. Это —
не может дать результатов, желаемых разумными
силами страны. Так же как и восстание одних вождей, — я имею
в виду декабристов, народовольцев.
Он видел, что
в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на луну, есть люди, чей разум противоречит чувству, но эти люди все же расколоты
не так, как он, человек, чувство и разум которого мучает какая-то непонятная третья
сила, заставляя его жить
не так, как он хочет.
Никонова наклонила голову, а он принял это как знак согласия с ним. Самгин надеялся сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей
силой, оригинальностью, вызвало бы
в женщине восторг пред ним. Это, конечно, было необходимо, но
не удавалось. Однако он был уверен, что удастся, она уже нередко смотрела на него с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься
в густоту людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым
не жалко вас, напояют голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой
силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда, шагая
в поредевшем хвосте толпы, вышел на Дворцовую площадь и увидал, что люди впереди его становятся карликами.
Не сразу можно было понять, что они падают на колени, падали они так быстро, как будто невидимая
сила подламывала им ноги. Чем дальше по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы людей; площадь была вымощена ими, и
в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
Самгин отметил, что нижняя пуговица брюк Стратонова расстегнута, но это
не было ни смешным, ни неприличным, а только подчеркивало напряжение,
в котором чувствовалось что-то как бы эротическое, что согласовалось с его крепким голосом и грубой
силой слов.
— Мы, интеллигенция, — фермент, который должен соединить рабочих и крестьян
в одну
силу, а
не… а
не тратить наши
силы на разногласия…
В том, что говорили у Гогиных, он
не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб
не считаться с фактами.
В конце концов жизнь творят
не бунтовщики, а те, кто
в эпохи смут накопляют
силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна,
в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
—
Не надо сердиться, господа! Народная поговорка «Долой самодержавие!» сегодня сдана
в архив, а «Боже, царя храни», по
силе свободы слова, приобрело такое же право на бытие, как, например, «Во лузях»…
Какая-то
сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших людей, — они двигались
не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли
в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Самгин закрыл лицо руками. Кафли печи, нагреваясь все более, жгли спину, это уже было неприятно, но отойти от печи
не было
сил. После ухода Анфимьевны тишина
в комнатах стала тяжелей, гуще, как бы только для того, чтобы ясно был слышен голос Якова, — он струился из кухни вместе с каким-то едким, горьковатым запахом...
Улыбалась она
не так плотоядно и устрашающе широко, как
в Петербурге, двигалась мягко и бесшумно, с той грацией, которую дает только
сила.
—
Не знаком. Ну, так вот… Они учили, что Эон — безначален, но некоторые утверждали начало его
в соборности мышления о нем,
в стремлении познать его, а из этого стремления и возникла соприсущая Эону мысль — Эннойя… Это —
не разум, а
сила, двигающая разумом из глубины чистейшего духа, отрешенного от земли и плоти…
— Думаю поехать за границу, пожить там до весны, полечиться и вообще привести себя
в порядок. Я верю, что Дума создаст широкие возможности культурной работы.
Не повысив уровня культуры народа, мы будем бесплодно тратить интеллектуальные
силы — вот что внушил мне истекший год, и, прощая ему все ужасы, я благодарю его.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей
в вагоне,
в поезде,
в мире замкнут
в клетку хозяйственных,
в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь
сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи
в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал
не сам он.
Не чувствовал он и прочной симпатии к ней, но почти после каждой встречи отмечал, что она все более глубоко интересует его и что есть
в ней странная
сила; притягивая и отталкивая, эта
сила вызывает
в нем неясные надежды на какое-то необыкновенное открытие.
Разговорам ее о религии он
не придавал значения, считая это «системой фраз»; украшаясь этими фразами, Марина скрывает
в их необычности что-то более значительное, настоящее свое оружие самозащиты;
в силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное — к людям. Но — каково же это оружие?
— Люди интеллигентного чина делятся на два типа: одни — качаются, точно маятники, другие — кружатся, как стрелки циферблата, будто бы показывая утро, полдень, вечер, полночь. А ведь время-то
не в их воле!
Силою воображения можно изменить представление о мире, а сущность-то —
не изменишь.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов.
Не может быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И —
силам. Все ходят
в чужих шляпах. И
не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...