Неточные совпадения
Отец говорил долго, но сын уже
не слушал его, и с этого вечера народ
встал перед ним в новом освещении,
не менее туманном, чем раньше, но еще более страшноватом.
«Мама, а я еще
не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки,
встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
— Вот,
не спишь, хотя уже двенадцатый час, а утром тебя
не добудишься. Теперь тебе придется
вставать раньше, Степан Андреевич
не будет жить у нас.
Не желая, чтоб она увидала по глазам его, что он ей
не верит, Клим закрыл глаза. Из книг, из разговоров взрослых он уже знал, что мужчина становится на колени перед женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе
не нужно
вставать на колени для того, чтоб снять с юбки гусеницу.
Не пожелав узнать, что он запрещает, Лидия
встала из-за стола и ушла, раньше чем Варавка успел остановить ее. В дверях, схватясь за косяк, она сказала...
— У них у всех неудачный роман с историей. История — это Мессалина, Клим, она любит связи с молодыми людьми, но — краткие.
Не успеет молодое поколение вволю поиграть, помечтать с нею, как уже на его место
встают новые любовники.
Посидев еще минуту, он
встал и пошел к двери
не своей походкой, лениво шаркая ногами.
— Мой взгляд ты знаешь, он
не может измениться, — ответила мать,
вставая и поцеловав его. — Спи!
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова
встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча
не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
Туробоев
встал, посмотрел в окно, прижавшись к стеклу лбом, и вдруг ушел,
не простясь ни с кем.
Туробоев
не обиделся. Он снова
встал рядом с Климом и, прислушиваясь к чему-то, заговорил тихо, равнодушно...
Клим обнял ее и крепко закрыл горячий рот девушки поцелуем. Потом она вдруг уснула, измученно приподняв брови, открыв рот, худенькое лицо ее приняло такое выражение, как будто она онемела, хочет крикнуть, но —
не может. Клим осторожно
встал, оделся.
«Невежливо, что я
встал спиною к нему», — вяло подумал Клим, но
не обернулся, спрашивая...
Он
встал, хотел сойти к реке, но его остановило чувство тяжелой неприязни к Туробоеву, Лютову, к Алине, которая продает себя, к Макарову и Лидии, которые
не желают или
не умеют указать ей на бесстыдство ее.
Он осторожно улыбнулся, обрадованный своим открытием, но еще
не совсем убежденный в его ценности. Однако убедить себя в этом было уже
не трудно; подумав еще несколько минут, он
встал на ноги, с наслаждением потянулся, расправляя усталые мускулы, и бодро пошел домой.
—
Не знаю, можно ли объяснить эту жадность на чужое необходимостью для нашей страны организующих идей, — сказал Туробоев,
вставая.
Напевая, Алина ушла, а Клим
встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем
не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто
не носит. Самгин понимал, что
не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Макаров говорил
не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился
не тем человеком, каким Самгин знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже
встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но
не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо,
встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
— Это — моя догадка, иначе я
не могу понять, — нетерпеливо ответил Макаров, а Туробоев
встал и, прислушиваясь к чему-то, сказал тихонько...
Он
не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение.
Не много дней прошло с того момента, но он уже
не один раз спрашивал себя: что заставило его
встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
Клим согласно кивнул головой. Когда он
не мог сразу составить себе мнения о человеке, он чувствовал этого человека опасным для себя. Таких, опасных, людей становилось все больше, и среди них Лидия стояла ближе всех к нему. Эту близость он сейчас ощутил особенно ясно, и вдруг ему захотелось сказать ей о себе все,
не утаив ни одной мысли, сказать еще раз, что он ее любит, но
не понимает и чего-то боится в ней. Встревоженный этим желанием, он
встал и простился с нею.
В двери явилась Лидия. Она
встала, как бы споткнувшись о порог, которого
не было; одной рукой схватилась за косяк, другой прикрыла глаза.
Точно суковатые поленья, они
не укладывались так плотно друг ко другу, как это необходимо для того, чтоб
встать выше их.
Пред Климом
встала бесцветная фигурка человека, который, ни на что
не жалуясь, ничего
не требуя, всю жизнь покорно служил людям, чужим ему. Было даже несколько грустно думать о Тане Куликовой, странном существе, которое,
не философствуя,
не раскрашивая себя словами, бескорыстно заботилось только о том, чтоб людям удобно жилось.
— Уйди, пожалуйста, — сказала Лидия. Самгин
встал и пошел к ней, казалось, что она просит уйти
не его.
Да, это именно он отсеял и выставил вперед лучших своих, и хорошо, что все другие люди, щеголеватее одетые, но более мелкие,
не столь видные, покорно
встали за спиной людей труда, уступив им первое место.
Он
встал навстречу Климу нерешительно и как бы
не узнавая его, но, когда Клим улыбнулся, он схватил его руку своими, потряс ее с радостью, явно преувеличенной.
— Жития маленьких протопопов Аввакумов изучаете? Бросьте. Все это —
не туда.
Не туда, — повторил он,
вставая и потягиваясь; Самгин исподлобья, снизу вверх, смотрел на его широкую грудь и думал...
— Пора, — сказала Спивак,
вставая; ее слово прозвучало для Самгина двусмысленно, но по лицу ее он увидел, что она, кажется,
не слушала регента.
— И вдруг — вообрази! — ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так, знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын сказал, что намерен жениться на вас, так вот я умоляю: откажите ему, потому что он в будущем великий ученый, жениться ему
не надо, и я готова на колени
встать пред вами». И ведь хотела
встать… она, которая меня… как горничную… Ах, господи!..
— Развлекается! Ой, какая она стала… отчаянная! Ты ее
не узнаешь. Вроде солдатки-вдовы, есть такие в деревнях. Но красива — неописуемо! Мужчин около нее — толпа. Она с Лидой скоро приедут, ты знаешь? — Она
встала, посмотрела в зеркало. — Надо умыться. Где это?
Она,
не допив чай, бросила в чашку окурок папиросы,
встала, отошла к запотевшему окну, вытерла стекло платком и через плечо спросила...
Горничная внесла самовар, заварила чай. Клим послушал успокаивающее пение самовара,
встал, налил стакан чая. Две чаинки забегали в стакане, как живые, он попытался выловить их ложкой.
Не давались. Бросив ложку, он взглянул на окно, к стеклам уже прильнула голубоватая муть вечера.
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу, взял кусок ржаного хлеба, налил стакан молока, но затем
встал и пошел по комнате, отыскивая, куда сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его в глазах Самгина, он уже
не мало видел людей, жизнь которых стесняют окурки и разные иные мелочи, стесняют, разоблачая в них обыкновенное человечье и будничное.
Встать он
не мог, на нем какое-то широкое, тяжелое одеяние; тогда голос налетел на него, как ветер, встряхнул и дунул прямо в ухо...
—
Не понимаете? — спросил он, и его светлые глаза снова стали плоскими. — А понять — просто: я предлагаю вам активно выразить ваши подлинные симпатии, решительно
встать на сторону правопорядка… ну-с?
Снова всплакнув, причем ее тугое лицо
не морщилось, она
встала...
Самгин
встал и пошел прочь, думая, что вот, рядом с верой в бога, все еще
не изжита языческая вера в судьбу.
Рассказ Дунаева
не понравился, Клим даже заподозрил, что рабочий выдумал этот анекдот. Он
встал, Дунаев тоже поднялся, тихо спросив...
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам. Дама в кокошнике отказалась петь, на ее место
встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся в цветах, в лентах, а рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и
не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
—
Не провожал, а открыл дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала у знакомых, и мне нужно было рано
встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я
не узнала… Вижу — ведут студента, это довольно обычный случай…
— Вам денег
не надо ли на дорогу? — спросила Варвара,
вставая.
Он слышал, что Варвара
встала с дивана, был уверен, что она отошла к столу, и, ожидая, когда она позовет обедать, продолжал говорить до поры, пока Анфимьевна
не спросила веселым голосом...
— Невозможно представить, — воскликнул Митрофанов, смеясь, затем, дважды качнув головою направо и налево,
встал. — Я, знаете, несколько, того… пьян! А пьяный я —
не хорош!
— Я с эдаким —
не могу, — виновато сказал Кумов, привстав на ноги, затем сел, подумал и, улыбаясь, снова
встал: — Я —
не умею с такими. Это, знаете, такие люди… очень смешные. Они — мстители, им хочется отомстить…
Самгин стал расспрашивать о Лидии. Варвара, все время сидевшая молча,
встала и ушла, она сделала это как будто демонстративно. О Лидии Макаров говорил неинтересно и,
не сказав ничего нового для Самгина, простился.
«Опыт этого химика поставлен дерзко, но обречен на неудачу, потому что закон химического сродства даже и полиция
не может обойти. Если же совершится чудо и жандармерия, инфантерия, кавалерия
встанут на сторону эксплуатируемых против эксплуататоров, то — чего же лучше? Но чудес
не бывает ни туда, ни сюда, ошибки же возможны во все стороны».
Но Самгин уже
не слушал его замечаний,
не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что
не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов,
встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Она ушла, сердито шаркая туфлями. Самгин
встал, снова осторожно посмотрел в окно, в темноту; в ней ничего
не изменилось, так же по стене скользил свет фонаря.