Неточные совпадения
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо
видеть, что этот
человек с
лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно
не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Он
видел, что Лидия смотрит
не на колокол, а на площадь, на
людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова
лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Клим никогда еще
не видел ее такой оживленной и властной. Она подурнела, желтоватые пятна явились на
лице ее, но в глазах было что-то самодовольное. Она будила смешанное чувство осторожности, любопытства и, конечно, те надежды, которые волнуют молодого
человека, когда красивая женщина смотрит на него ласково и ласково говорит с ним.
Гнев и печаль, вера и гордость посменно звучат в его словах, знакомых Климу с детства, а преобладает в них чувство любви к
людям; в искренности этого чувства Клим
не смел,
не мог сомневаться, когда
видел это удивительно живое
лицо, освещаемое изнутри огнем веры.
Он
видел, что Макаров уже
не тот
человек, который ночью на террасе дачи как бы упрашивал, умолял послушать его домыслы. Он держался спокойно, говорил уверенно. Курил меньше, но, как всегда, дожигал спички до конца.
Лицо его стало жестким, менее подвижным, и взгляд углубленных глаз приобрел выражение строгое, учительное. Маракуев, покраснев от возбуждения, подпрыгивая на стуле, спорил жестоко, грозил противнику пальцем, вскрикивал...
— Вы —
не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув головою, ушел, а Самгин, сняв очки, протирая стекла дрожащими пальцами, все еще
видел пред собою его стройную фигуру, тонкое
лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного на
человека, который одет
не по моде.
Напряженно всматриваясь в бесконечное мелькание
лиц, Самгин
видел, что, пожалуй, две трети рабочих —
люди пожилые, немало седобородых, а молодежь
не так заметна.
Его
не слушали. Рассеянные по комнате
люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин
видел его
лицо, —
лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
В магазинах вспыхивали огни, а на улице сгущался мутный холод, сеялась какая-то сероватая пыль, пронзая кожу
лица. Неприятно было
видеть людей, которые шли встречу друг другу так, как будто ничего печального
не случилось; неприятны голоса женщин и топот лошадиных копыт по торцам, — странный звук, точно десятки молотков забивали гвозди в небо и в землю, заключая и город и душу в холодную, скучную темноту.
Это было сделано удивительно быстро и несерьезно,
не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо
видел, что штыки торчали неровно, одни — вверх, другие — ниже, и очень мало таких, которые,
не колеблясь, были направлены прямо в
лица людей.
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на улице, но
не узнал его в
человеке, похожем на деревенского лавочника.
Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил, войдя вечером к Спивак, что уже
видел Кутузова у ворот земской управы.
Самгин
не видел на
лицах слушателей радости и
не видел «огней души» в глазах жителей, ему казалось, что все настроены так же неопределенно, как сам он, и никто еще
не решил — надо ли радоваться? В длинном ораторе он тотчас признал почтово-телеграфного чиновника Якова Злобина, у которого когда-то жил Макаров. Его «ура» поддержали несколько
человек, очень слабо и конфузливо, а сосед Самгина, толстенький, в теплом пальто, заметил...
Снова стало тихо; певец запел следующий куплет; казалось, что голос его стал еще более сильным и уничтожающим, Самгина пошатывало, у него дрожали ноги, судорожно сжималось горло; он ясно
видел вокруг себя напряженные, ожидающие
лица, и ни одно из них
не казалось ему пьяным, а из угла, от большого
человека плыли над их головами гремящие слова...
В комнате Алексея сидело и стояло
человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за спин и голов
людей Клим
не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое
лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на столе, и уверенно командующие жесты правой.
Самгин швырнул газету на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но теперь это были уже
не тени, а
люди, одетые так же, как он, — кружились они медленно и
не задевая его; было очень неприятно
видеть, что они — без
лиц, на месте
лица у каждого было что-то, похожее на ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, — открыв глаза, он встал, оглянулся...
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его дальше, сквозь снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил:
люди молча смотрели на него через спинки диванов, стояли в коридоре, дымя папиросами. Самгин
видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое
лицо, как шевелится на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа
лица его
не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом,
человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти
не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки
человека с глазами из стекла. Он
видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, — руки ее поднялись к
лицу; закрыв
лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
Клим Иванович Самгин
видел, что восторги отцов — плотского и духовного —
не безразличны девице, румяное
лицо ее самодовольно пылает, кругленькие глазки сладостно щурятся. Он
не любил
людей, которые много спрашивают. Ему
не нравилась эта пышная девица, мягкая, точно пуховая подушка, и он был доволен, что отцы, помешав ему ответить, позволили Софье забыть ее вопрос, поставить другой...
Клим Иванович Самгин мужественно ожидал и наблюдал.
Не желая, чтоб темные волны демонстрантов, захлестнув его, всосали в свою густоту, он наблюдал издали, из-за углов.
Не было смысла сливаться с этой грозно ревущей массой
людей, — он очень хорошо помнил, каковы фигуры и
лица рабочих, он достаточно много
видел демонстраций в Москве,
видел и здесь 9 января, в воскресенье, названное «кровавым».
Неточные совпадения
В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже
не думая о том, что мужик
видит ее заплаканное, а его взволнованное
лицо,
не думая о том, что они имеют вид
людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
Левин слушал, как секретарь, запинаясь, читал протокол, которого, очевидно, сам
не понимал; но Левин
видел по
лицу этого секретаря, какой он был милый, добрый и славный
человек.
Левин положил брата на спину, сел подле него и
не дыша глядел на его
лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у
человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он
видел по выражению этого спокойного строгого
лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
Левин вдруг покраснел, но
не так, как краснеют взрослые
люди, — слегка, сами того
не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было
видеть это умное, мужественное
лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на
лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно
видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим
человеком,
не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.