Неточные совпадения
Ему казалось, что бабушка так хорошо привыкла жить с книжкой в руках, с пренебрежительной улыбкой на толстом,
важном лице, с неизменной любовью к бульону из курицы, что этой жизнью она может жить бесконечно долго, никому
не мешая.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но
важного гимназиста, который
не торопясь переходил с угла на угол.
Не без труда и
не скоро он распутал тугой клубок этих чувств: тоскливое ощущение утраты чего-то очень
важного, острое недовольство собою, желание отомстить Лидии за обиду, половое любопытство к ней и рядом со всем этим напряженное желание убедить девушку в его значительности, а за всем этим явилась уверенность, что в конце концов он любит Лидию настоящей любовью, именно той, о которой пишут стихами и прозой и в которой нет ничего мальчишеского, смешного, выдуманного.
Самгин молча соглашался с ним, находя, что хвастливому шуму тщеславной Москвы
не хватает каких-то
важных нот. Слишком часто и бестолково люди ревели ура, слишком суетились, и было заметно много неуместных шуточек, усмешек. Маракуев, зорко подмечая смешное и глупое, говорил об этом Климу с такой радостью, как будто он сам, Маракуев, создал смешное.
Мысли Самгина принимали все более воинственный характер. Он усиленно заботился обострять их, потому что за мыслями у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И
не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более
важное для него. Но об этом он
не хотел думать и, как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть признает себя виновной в разрыве и попросит прощения…
Больше всего он любит наблюдать, как корректорша чешет себе ногу под коленом, у нее там всегда чешется, должно быть, подвязка тугая, — рассказывал он
не улыбаясь, как о
важном.
Было стыдно сознаться, но Самгин чувствовал, что им овладевает детский, давно забытый страшок и его тревожат наивные, детские вопросы, которые вдруг стали необыкновенно
важными. Представлялось, что он попал в какой-то прозрачный мешок, откуда никогда уже
не сможет вылезти, и что шкуна
не двигается, а взвешена в пустоте и только дрожит.
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем принимала характер состязания уже
не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то
важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
Дважды в неделю к ней съезжались люди местного «света»: жена фабриканта бочек и возлюбленная губернатора мадам Эвелина Трешер, маленькая, седоволосая и веселая красавица; жена управляющего казенной палатой Пелымова, благодушная, басовитая старуха, с темной чертою на верхней губе — она брила усы; супруга предводителя дворянства, высокая, тощая, с аскетическим лицом монахини; приезжали и еще
не менее
важные дамы.
Он чувствовал, что эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с женою как будто определила
не только отношения с нею, а и еще нечто, более
важное. На дворе грохнуло, точно ящик упал и разбился, Самгин вздрогнул, и в то же время в дверь кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
Пожарные в касках и черных куртках стояли у ворот дома Винокурова,
не принимая участия в работе; их медные головы точно плавились, и было что-то очень
важное в черных неподвижных фигурах, с головами римских легионеров.
Но теперь это
не было ощущением неприятным, напротив — ему казалось, что назревает в нем что-то серьезнейшее и что он на границе
важного открытия в самом себе.
Среди множества людей
не было ни одного, с кем он позволил бы себе свободно говорить о самом
важном для него, о себе.
Ему показалось, что никогда еще он
не думал так напряженно и никогда
не был так близко к чему-то чрезвычайно
важному, что раскроется пред ним в следующую минуту, взорвется, рассеет все, что тяготит его, мешая найти основное в нем, человеке, перегруженном «социальным хламом».
Он снова захохотал, Дронов. А Клим Иванович Самгин, пользуясь паузой, попытался найти для Дронова еще несколько ценных фраз, таких, которые
не могли бы вызвать спора. Но необходимые фразы
не являлись, и думать о Дронове, определять его отношение к прочитанному —
не хотелось. Было бы хорошо, если б этот пошляк и нахал ушел, провалился сквозь землю, вообще — исчез и, если можно, навсегда. Его присутствие мешало созревать каким-то очень
важным думам Самгина о себе.
—
Важный ты стал, значительная персона, — вздохнул Дронов. — Нашел свою тропу… очевидно. А я вот все болтаюсь в своей петле. Покамест — широка, еще
не давит. Однако беспокойно. «Ты на гору, а черт — за ногу». Тоська
не отвечает на письма — в чем дело? Ведь —
не бежала же?
Не умерла?
Оборвав слова усмешкой, она докончила фразу
не очень остроумным, но крепким каламбуром на тему о домах терпимости и тотчас перешла к вопросу более
важного характера...
Одни считали ее простой, недальней, неглубокой, потому что не сыпались с языка ее ни мудрые сентенции о жизни, о любви, ни быстрые, неожиданные и смелые реплики, ни вычитанные или подслушанные суждения о музыке и литературе: говорила она мало, и то свое,
не важное — и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив, считали ее слишком мудреной и немного боялись. Один Штольц говорил с ней без умолка и смешил ее.
Неточные совпадения
Добчинский. Нет,
не генерал, а
не уступит генералу: такое образование и
важные поступки-с.
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть
не был в присутствии такой
важной персоны, чуть
не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Приготовь поскорее комнату для
важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять
не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего, а
не то я перерою весь его погреб.
Хлестаков (рисуется).А ваши глаза лучше, нежели
важные дела… Вы никак
не можете мне помешать, никаким образом
не можете; напротив того, вы можете принесть удовольствие.
Лука Лукич. Разумеется. Прибежали как сумасшедшие из трактира: «Приехал, приехал и денег
не плотит…» Нашли
важную птицу!