Неточные совпадения
Незаметно и неожиданно, где-нибудь в углу, в сумраке, возникал рыжий человек, учитель Клима и Дмитрия, Степан Томилин; вбегала всегда взволнованная барышня Таня Куликова, сухонькая, со смешным
носом, изъеденным оспой; она приносила книжки или тетрадки, исписанные лиловыми словами, наскакивала
на всех и подавленно, вполголоса торопила...
Это был высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязно-серая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка
носа едва заметна
на лице, рта совсем не видно, а
на месте глаз тускло светятся осколки мутных стекол.
Тяжелый
нос бабушки обиженно краснел, и она уплывала медленно, как облако
на закате солнца. Всегда в руке ее французская книжка с зеленой шелковой закладкой,
на закладке вышиты черные слова...
В комнате, ярко освещенной большой висячей лампой, полулежала в широкой постели, среди множества подушек, точно в сугробе снега, черноволосая женщина с большим
носом и огромными глазами
на темном лице.
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий
на утку с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала петь густым голосом, в
нос и тоже злобно. Слова ее песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись
на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
На его широком лице, среди которого красненькая шишечка
носа была чуть заметна, блестели узенькие глазки, мутно-голубые, очень быстрые и жадные.
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож
на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку
носа, спрашивал...
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая
на учеников, затем со свистом выдувал воздух
носом, прищуривая левый глаз; историк входил в класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец
на уровень синеватого
носа. О Климе он сказал, положив сухую руку
на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Сказав матери, что у него устают глаза и что в гимназии ему посоветовали купить консервы, он
на другой же день обременил свой острый
нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
Она стала угловатой,
на плечах и бедрах ее высунулись кости, и хотя уже резко обозначились груди, но они были острые, как локти, и неприятно кололи глаза Клима; заострился
нос, потемнели густые и строгие брови, а вспухшие губы стали волнующе яркими.
Он все больше обрастал волосами и, видимо, все более беднел, пиджак его был протерт
на локтях почти до дыр,
на брюках, сзади, был вшит темно-серый треугольник,
нос заострился, лицо стало голодным.
Затем, вспомнив покрасневший
нос матери, он вспомнил ее фразы, которыми она в прошлый его приезд
на дачу обменялась с Варавкой, здесь,
на террасе.
На висках,
на выпуклом лбу Макарова блестел пот,
нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В ногах кровати стояли Феня с медным тазом в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
Не нравился
нос, прямой и сухонький, он был недостаточно велик, губы — тонки, подбородок — излишне остр, усы росли двумя светлыми кустиками только
на углах губ.
Сосед Клима, худощавый студент с большим
носом на изрытом оспой лице, пробормотал, заикаясь...
Белый пепел падал
на лицо и быстро таял, освежая кожу, Клим сердито сдувал капельки воды с верхней губы и
носа, ощущая, что несет в себе угнетающую тяжесть, жуткое сновидение, которое не забудется никогда.
Нехаева, в белом и каком-то детском платье, каких никто не носил, морщила
нос, глядя
на обилие пищи, и осторожно покашливала в платок. Она чем-то напоминала бедную родственницу, которую пригласили к столу из милости. Это раздражало Клима, его любовница должна быть цветистее, заметней. И ела она еще более брезгливо, чем всегда, можно было подумать, что она делает это напоказ, назло.
На скуластом лице его, обрызганном веснушками, некрасиво торчал тупой
нос, нервно раздувались широкие ноздри,
на верхней губе туго росли реденькие, татарские усы.
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож
на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым
носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
— О, бог мой! — воскликнула Самгина, откинувшись
на спинку кресла, ресницы ее вздрогнули и кончик
носа покраснел.
Под ветлой стоял Туробоев, внушая что-то уряднику, держа белый палец у его
носа. По площади спешно шагал к ветле священник с крестом в руках, крест сиял, таял, освещая темное, сухое лицо. Вокруг ветлы собрались плотным кругом бабы, урядник начал расталкивать их, когда подошел поп, — Самгин увидал под ветлой парня в розовой рубахе и Макарова
на коленях перед ним.
Тесной группой шли политические, человек двадцать, двое — в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий
на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой человек с длинными усами и красным
носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому парню, который шел рядом с ним, говорил и показывал пальцем
на окна сонных домов.
Рождаясь
на пухлых губах, улыбки эти расширяли ноздри тупого
носа, вздували щеки и, прикрыв младенчески маленькие глазки неуловимого цвета, блестели
на лбу и
на отшлифованной, розовой коже черепа.
Молодцеватый Маракуев и другой студент, отличный гитарист Поярков, рябой, длинный и чем-то похожий
на дьячка, единодушно ухаживали за Варварой, она трагически выкатывала
на них зеленоватые глаза и, встряхивая рыжеватыми волосами, старалась говорить низкими нотами, под Ермолову, но иногда, забываясь, говорила в
нос, под Савину.
Вслед за этим он втолкнул во двор Маракуева, без фуражки, с растрепанными волосами, с темным лицом и засохшей рыжей царапиной от уха к
носу. Держался Маракуев неестественно прямо, смотрел
на Макарова тусклым взглядом налитых кровью глаз и хрипло спрашивал сквозь зубы...
Против него твердо поместился, разложив локти по столу, пожилой, лысоватый человек, с большим лицом и очень сильными очками
на мягком
носу, одетый в серый пиджак, в цветной рубашке «фантазия», с черным шнурком вместо галстука. Он сосредоточенно кушал и молчал. Варавка, назвав длинную двойную фамилию, прибавил...
Человек в бархатной куртке, с пышным бантом
на шее, с большим
носом дятла и чахоточными пятнами
на желтых щеках негромко ворчал...
Иноков только что явился откуда-то из Оренбурга, из Тургайской области, был в Красноводске, был в Персии. Чудаковато одетый в парусину, серый, весь как бы пропыленный до костей, в сандалиях
на босу ногу, в широкополой, соломенной шляпе, длинноволосый, он стал похож
на оживший портрет Робинзона Крузо с обложки дешевого издания этого евангелия непобедимых. Шагая по столовой журавлиным шагом, он сдирал ногтем беленькие чешуйки кожи с обожженного
носа и решительно говорил...
Это прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, неприбранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ
на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две в состоянии подавленности, сорвал очки с
носа и, до боли крепко пощипывая усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая...
Сегодня она была особенно похожа
на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо с горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий
нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью с голубыми цветами.
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. Но
на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова звучали неглупо, а признать их оригинальными — не хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и а глаза,
носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
Под большим, уныло опустившимся и синеватым
носом коротко подстриженные белые усы, а
на дряблых губах постоянно шевелилась вежливая улыбочка.
Странно и обидно было видеть, как чужой человек в мундире удобно сел
на кресло к столу, как он выдвигает ящики, небрежно вытаскивает бумаги и читает их, поднося близко к тяжелому
носу, тоже удобно сидевшему в густой и, должно быть, очень теплой бороде.
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что в дворянском отделении устроен для мужчин душ профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда в дверь постучали и
на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а
нос как-то странно углубился в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
Только один из воров, седовласый человек с бритым лицом актера, с дряблым
носом и усталым взглядом темных глаз, неприлично похожий
на одного из членов суда, настойчиво, но безнадежно пытался выгородить своих товарищей.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным
носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом
на лице говорил что-то и качался
на стуле, встряхивал кудрявой головою.
Лицо у нее широкое, с большим ртом без губ,
нос приплюснутый,
на скуле под левым глазом бархатное родимое пятно.
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне
на вздернутом
носу. Удивленно посмотрев
на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
В пестрой ситцевой рубахе, в измятом, выцветшем пиджаке, в ботинках, очень похожих
на башмаки деревенской бабы, он имел вид небогатого лавочника. Волосы подстрижены в скобку, по-мужицки; широкое, обветренное лицо с облупившимся
носом густо заросло темной бородою, в глазах светилось нечто хмельное и как бы даже виноватое.
Был он ниже среднего роста, очень худенький, в блузе цвета осенних туч и похожей
на блузу Льва Толстого; он обладал лицом подростка, у которого преждевременно вырос седоватый клинушек бороды; его черненькие глазки неприятно всасывали Клима, лицо украшал остренький
нос и почти безгубый ротик, прикрытый белой щетиной негустых усов.
Офицер вскинул голову, вытянул ноги под стол, а руки спрятал в карманы,
на лице его явилось выражение недоумевающее. Потянув воздух
носом, он крякнул и заговорил негромко, размышляющим тоном...
В ее комнате стоял тяжелый запах пудры, духов и от обилия мебели было тесно, как в лавочке старьевщика. Она села
на кушетку, приняв позу Юлии Рекамье с портрета Давида, и спросила об отце. Но, узнав, что Клим застал его уже без языка, тотчас же осведомилась, произнося слова в
нос...
Самгин взглянул направо, налево, людей нигде не было, ходили три курицы, сидела
на траве шершавая собака, внимательно разглядывая что-то под
носом у себя.
Тугое лицо ее лоснилось радостью, и она потягивала воздух
носом, как бы обоняя приятнейший запах.
На пороге столовой явился Гогин, очень искусно сыграл
на губах несколько тактов марша, затем надул одну щеку, подавил ее пальцем, и из-под его светленьких усов вылетел пронзительный писк. Вместе с Гогиным пришла девушка с каштановой копной небрежно перепутанных волос над выпуклым лбом; бесцеремонно глядя в лицо Клима золотистыми зрачками, она сказала...
Он вошел не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом, щеки ее опали,
нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел
на стул у кровати и, гладя ее руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
Варвара сидела
на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас
носом на мель и заботился, чтоб течение не сорвало его; в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар.
На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные, стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.
Через несколько минут он растянулся
на диване и замолчал; одеяло
на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел
на крупный, вздернутый
нос,
на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде
на совет нечестивых», это так! Но дальше я не согласен. Или вы стоите
на пути грешных, в целях преградить им путь, или — вы идете в ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив
нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой народ.
Он человек среднего роста, грузный, двигается осторожно и почти каждое движение сопровождает покрякиванием. У него, должно быть, нездоровое сердце, под добрыми серого цвета глазами набухли мешки.
На лысом его черепе, над ушами, поднимаются, как рога, седые клочья, остатки пышных волос; бороду он бреет; из-под мягкого
носа его уныло свисают толстые, казацкие усы, под губою — остренький хвостик эспаньолки. К Алексею и Татьяне он относится с нескрываемой, грустной нежностью.