Неточные совпадения
Дня три после этого Дронов ходил с шишкой
на лбу, над левым
глазом.
Сказав матери, что у него устают
глаза и что в гимназии ему посоветовали купить консервы, он
на другой же
день обременил свой острый нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
Но с этого
дня он заболел острой враждой к Борису, а тот, быстро уловив это чувство, стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый шаг, каждое слово Клима. Прогулка
на пароходе, очевидно, не успокоила Бориса, он остался таким же нервным, каким приехал из Москвы, так же подозрительно и сердито сверкали его темные
глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
Быстро вымыв лицо сына, она отвела его в комнату,
раздела, уложила в постель и, закрыв опухший
глаз его компрессом, села
на стул, внушительно говоря...
А
на другой
день вечером они устроили пышный праздник примирения — чай с пирожными, с конфектами, музыкой и танцами. Перед началом торжества они заставили Клима и Бориса поцеловаться, но Борис, целуя, крепко сжал зубы и закрыл
глаза, а Клим почувствовал желание укусить его. Потом Климу предложили прочитать стихи Некрасова «Рубка леса», а хорошенькая подруга Лидии Алина Телепнева сама вызвалась читать, отошла к роялю и, восторженно закатив
глаза, стала рассказывать вполголоса...
Пролежав в комнате Клима четверо суток,
на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти
дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же
день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, —
глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися
глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
Клим вышел
на улицу, и ему стало грустно. Забавные друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и жить с ними — уютно, просто. Простота их заставила его вспомнить о Маргарите — вот у кого он хорошо отдохнул бы от нелепых тревог этих
дней. И, задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в
глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
Бледность лица выгодно подчеркивала горячий блеск его
глаз, тень
на верхней губе стала гуще, заметней, и вообще Макаров в эти несколько
дней неестественно возмужал.
Самгин видел незнакомого; только
глаза Дмитрия напоминали юношу, каким он был за четыре года до этой встречи,
глаза улыбались все еще той улыбкой, которую Клим привык называть бабьей. Круглое и мягкое лицо Дмитрия обросло светлой бородкой; длинные волосы завивались
на концах. Он весело и быстро рассказал, что переехал сюда пять
дней тому назад, потому что разбил себе ногу и Марина перевезла его.
Но Нехаева как-то внезапно устала,
на щеках ее, подкрашенных морозом, остались только розоватые пятна,
глаза потускнели, она мечтательно заговорила о том, что жить всей душой возможно только в Париже, что зиму эту она должна бы провести в Швейцарии, но ей пришлось приехать в Петербург по скучному
делу о небольшом наследстве.
Вполголоса, растягивая гласные, она начала читать стихи; читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до локтя рукой. Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили о
девах с золотыми повязками
на глазах, о трех слепых сестрах. Лишь в двух строках...
Он был очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем вот уж три
дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и почему они сегодня внезапно уехали
на дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала, у нее усталые
глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть,
глазам было больно смотреть
на сверкающую воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до
дна реки. Это
на минуту смутило Самгина: а — вдруг?
Но
на другой
день, с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать в ресторан городского сада, вечером пил с ними чай, затем к мужу пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными
глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему в окно...
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими
глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него
на нижнюю часть лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит, чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей.
Днем и при людях он не любил ее.
Бывали
дни, когда она смотрела
на всех людей не своими
глазами, мягко, участливо и с такой грустью, что Клим тревожно думал: вот сейчас она начнет каяться, нелепо расскажет о своем романе с ним и заплачет черными слезами.
Этот грубый рассказ, рассмешив мать и Спивак, заставил и Лидию усмехнуться, а Самгин подумал, что Иноков ловко играет простодушного,
на самом же
деле он, должно быть, хитер и зол. Вот он говорит, поблескивая холодными
глазами...
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и
глазами хищных птиц, превосходно играли
на рожках русские песни, а
на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач играл раза по три в
день, публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
Остаток
дня Клим прожил в состоянии отчуждения от действительности, память настойчиво подсказывала древние слова и стихи, пред
глазами качалась кукольная фигура, плавала мягкая, ватная рука, играли морщины
на добром и умном лице, улыбались большие, очень ясные
глаза.
День, с утра яркий, тоже заскучал, небо заволокли ровным слоем сероватые, жидкие облака, солнце, прикрытое ими, стало, по-зимнему, тускло-белым, и рассеянный свет его утомлял
глаза. Пестрота построек поблекла, неподвижно и обесцвеченно висели бесчисленные флаги, приличные люди шагали вяло. А голубоватая, скромная фигура царя, потемнев, стала еще менее заметной
на фоне крупных, солидных людей, одетых в черное и в мундиры, шитые золотом, украшенные бляшками орденов.
Незадолго до этого
дня пред Самгиным развернулось поле иных наблюдений. Он заметил, что бархатные
глаза Прейса смотрят
на него более внимательно, чем смотрели прежде. Его всегда очень интересовал маленький, изящный студент, не похожий
на еврея спокойной уверенностью в себе и
на юношу солидностью немногословных речей. Хотелось понять: что побуждает сына фабриканта шляп заниматься проповедью марксизма? Иногда Прейс, состязаясь с Маракуевым и другими народниками в коридорах университета, говорил очень странно...
Лидия пожала его руку молча. Было неприятно видеть, что
глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит
на него все теми же
глазами ночной птицы, которая не умеет жить
днем.
В другой раз он попал
на дело, удивившее его своей анекдотической дикостью.
На скамье подсудимых сидели четверо мужиков среднего возраста и носатая старуха с маленькими
глазами, провалившимися глубоко в тряпичное лицо. Люди эти обвинялись в убийстве женщины, признанной ими ведьмой.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными
глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а
на дне ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
За этим
делом его и застала Никонова. Открыв дверь и медленно притворяя ее, она стояла
на пороге, и
на побледневшем лице ее возмущенно и неестественно выделились потемневшие
глаза. Прошло несколько неприятно длинных секунд, прежде, чем она тихо, с хрипотой в горле, спросила...
Ярким летним
днем Самгин ехал в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли в полусотне шагов друг от друга новенькие солдатики; в жарких лучах солнца блестели, изгибались штыки, блестели оловянные
глаза на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
В течение недели он приходил аккуратно, как
на службу, дважды в
день — утром и вечером — и с каждым
днем становился провинциальнее. Его бесконечные недоумения раздражали Самгина, надоело его волосатое, толстое, малоподвижное лицо и нерешительно спрашивающие, серые
глаза. Клим почти обрадовался, когда он заявил, что немедленно должен ехать в Минск.
Спивак, прихлебывая чай, разбирала какие-то бумажки и одним
глазом смотрела
на певцов,
глаз улыбался. Все это Самгин находил напускным и даже обидным, казалось, что Кутузов и Спивак не хотят показать ему, что их тоже страшит завтрашний
день.
Когда назойливый стук в дверь разбудил Самгина, черные шарики все еще мелькали в
глазах его, комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего
дня, — света было так много, что он как будто расширил окно и раздвинул стены. Накинув одеяло
на плечи, Самгин открыл дверь и, в ответ
на приветствие Дуняши, сказал...
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув
на синюю обложку толстого «
Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл
глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми
глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
— Экзаменуете меня, что ли? Я же не идиот все-таки! Дума — горчич-ник
на шею, ее
дело — отвлекать прилив крови к мозгу, для этого она и прилеплена в сумасбродную нашу жизнь! А кадеты играют
на бунт. Налогов не платить! Что же, мне спичек не покупать, искрами из
глаз огонь зажигать, что ли?
— Ну да, — с вашей точки, люди или подлецы или дураки, — благодушным тоном сказал Ногайцев, но желтые
глаза его фосфорически вспыхнули и борода
на скулах ощетинилась. К нему подкатился Дронов с бутылкой в руке,
на горлышке бутылки вверх
дном торчал и позванивал стакан.
— Я государству — не враг, ежели такое большое
дело начинаете, я землю дешево продам. — Человек в поддевке повернул голову, показав Самгину темный
глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему
на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
Привычная упрощенность отношения Самгина к женщинам вызвала такую сцену: он вернулся с Тосей из магазина, где покупали посуду;
день был жаркий, полулежа
на диване, Тося, закрыв
глаза, расстегнула верхние пуговицы блузки. Клим Иванович подсел к ней и пустил руку свою под блузку. Тося спросила...
Когда Самгин пришел знакомиться с
делами, его встретил франтовато одетый молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой
на смуглом лице. Прищурив черные
глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не выйдет, затем, указав
на две стопы бумаг в синих обложках с надписью «
Дело», сказал...
— Нужно, чтоб дети забыли такие
дни… Ша! — рявкнул он
на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже кричали, показывали кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что
глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
Дронов существовал для него только в те часы, когда являлся пред ним и рассказывал о многообразных своих
делах, о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной бумаги, он вообще покупал, продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув в этот театр, Самгин убедился, что юмор сведен был к случаю с одним нотариусом, который
на глазах своей жены обнаружил в портфеле у себя панталоны какой-то дамы.