Неточные совпадения
Дронов усмехнулся вслед ему и свалился
боком на койку.
Через несколько дней он снова почувствовал, что Лидия обокрала его. В столовой после ужина мать, почему-то очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о том, что говорят во флигеле. Сидя у открытого окна в сад,
боком к Вере Петровне, девушка отвечала неохотно и не очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись
на стуле, она заговорила уже несколько раздраженно...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к
бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел
на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
У себя в комнате, при огне, Клим увидал, что левый
бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со стула
на пол капают черные капли. Лидия молча стояла пред ним, поддерживая его падавшую
на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала...
По другой
бок старухи сел Дмитрий Самгин, одетый в белый китель и причесанный так, что стал похож
на приказчика из мучной лавки.
Когда он и Лютов вышли в столовую, Маракуев уже лежал, вытянувшись
на диване, голый, а Макаров, засучив рукава, покрякивая, массировал ему грудь, живот,
бока. Осторожно поворачивая шею, перекатывая по кожаной подушке влажную голову, Маракуев говорил, откашливаясь, бессвязно и негромко, как в бреду...
Макаров сидел
боком к нему, поставив ногу
на подножку пролетки и как бы готовясь спрыгнуть
на мостовую. Он ворчал...
— Уйдите, Самгин, — крикнула Варвара, падая
боком на постель.
Чувствовать себя необыкновенным, каким он никогда не был, Климу мешал Иноков. В коротких перерывах между сказами Федосовой, когда она, отдыхая, облизывая темные губы кончиком языка, поглаживала кривой
бок, дергала концы головного платочка, завязанного под ее подбородком, похожим
на шляпку гриба, когда она, покачиваясь вбок, улыбалась и кивала головой восторженно кричавшему народу, — в эти минуты Иноков разбивал настроение Клима, неистово хлопая ладонями и крича рыдающим голосом...
Можно было думать, что этот могучий рев влечет за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать шагов от него отскакивал верховой и, ставя лошадь свою
боком к людям, втискивал их
на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
В отделе военно-морском он говорил ему о пушке; старый китаец, стоя неподвижно и
боком к ней, покосился
на нее несколько секунд — и поплыл дальше.
Он уже не улыбался, хотя под усами его блестели зубы, но лицо его окаменело, а глаза остановились
на лице Клима с таким жестким выражением, что Клим невольно повернулся к нему
боком, пробормотав...
Председатель стал объяснять, люди, сидевшие
на скамье по
бокам Самгина, подались вперед, как бы ожидая услышать нечто удивительное. Подсудимый, угрюмо выслушав объяснение, приподнял плечи и сказал ворчливо...
— А — кровью пахнет? — шевеля ноздрями, сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее руки были прижаты к
бокам, а от локтей подняты, как
на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные пальцы шевелились, губы ее дрожали, и она шипела...
Потом он должен был стоять более часа
на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один
бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Варвара, стоя
бок о
бок с ним, вздрагивала, нерешительно шевелила правой рукой, прижатой ко груди, ее застывшее лицо Самгин находил деланно благочестивым и молчал, желая услышать жалобу
на холод и
на людей, толкавших Варвару.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а
на дне ее и по
бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
Встречные люди оглядывались
на длинную, безрукую фигуру; руки Дьякон плотно прижал к
бокам и глубоко сунул их в карманы.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то
боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с
боков ее, бежали прочь, падали
на землю и корчились, ползли, а многие ложились
на снег в позах безнадежно неподвижных.
Несколько человек, должно быть — молодых, судя по легкости их прыжков, запутались среди лошадей, бросаясь от одной к другой, а лошади подскакивали к ним
боком, и солдаты, наклоняясь, смахивали людей с ног
на землю, точно для того чтоб лошади прыгали через них.
Вошел высокий, скуластый человек, с рыжеватыми усами, в странном пиджаке без пуговиц, застегнутом
на левом
боку крючками;
на ногах — высокие сапоги; несмотря
на длинные, прямые волосы, человек этот казался переодетым солдатом.
Самгин заметил, что раза два,
на бегу, Гапон взглянул в зеркало и каждый раз попа передергивало, он оглаживал
бока свои быстрыми движениями рук и вскрикивал сильнее, точно обжигал руки, выпрямлялся, взмахивал руками.
Драка пред магазином продолжалась не более двух-трех минут, демонстрантов оттеснили, улица быстро пустела; у фонаря, обняв его одной рукой, стоял ассенизатор Лялечкин, черпал котелком воздух
на лицо свое;
на лице его были видны только зубы; среди улицы столбом стоял слепец Ермолаев, разводя дрожащими руками, гладил
бока свои, грудь, живот и тряс бородой; напротив, у ворот дома, лежал гимназист, против магазина, головою
на панель, растянулся человек в розовой рубахе.
Он устало замолчал, а Самгин сел
боком к нему, чтоб не видеть эту половинку глаза, похожую
на осколок самоцветного камня. Иноков снова начал бормотать что-то о Пуаре, рыбной ловле, потом сказал очень внятно и с силой...
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись
на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в
бок лошади,
на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий
на шкаф, пальто
на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку
на затылок, человек ревел басом...
Как-то днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку с его чумазым товарищем послали посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя. Голый до пояса, он сидел
на табурете, весь
бок был в крови, — казалось, что с
бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
— Разрешите взглянуть — какие повреждения, — сказал фельдшер, присаживаясь
на диван, и начал щупать грудь,
бока; пальцы у него были нестерпимо холодные, жесткие, как железо, и острые.
На диване было неудобно, жестко, болел
бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже
на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
Самгин, не желая, чтоб Судаков узнал его, вскочил
на подножку вагона, искоса, через плечо взглянул
на подходившего Судакова, а тот обеими руками вдруг быстро коснулся плеча и
бока жандарма, толкнул его; жандарм отскочил, громко охнул, но крик его был заглушен свистками и шипением паровоза, — он тяжело вкатился
на соседние рельсы и двумя пучками красноватых лучей отрезал жандарма от Судакова, который, вскочив
на подножку, ткнул Самгина в
бок чем-то твердым.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял
на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая
бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве,
на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая
на ладони серебряные монеты;
на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз
на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Пара серых лошадей бежала уже далеко, а за ними, по снегу, катился кучер; одна из рыжих, неестественно вытянув шею, шла
на трех ногах и хрипела, а вместо четвертой в снег упиралась толстая струя крови; другая лошадь скакала вслед серым, — ездок обнимал ее за шею и кричал; когда она задела
боком за столб для афиш, ездок свалился с нее, а она, прижимаясь к столбу, скрипуче заржала.
Простонав, Дуняша повернулась
на другой
бок, — Самгин тихонько спросил...
За углом,
на тумбе, сидел, вздрагивая всем телом, качаясь и тихонько всхлипывая, маленький, толстый старичок с рыжеватой бородкой, в пальто, измазанном грязью; старичка с
боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек в котелке, сдвинутом
на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку
на голову старика и шипел, взвизгивал...
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с
боков, влезали
на крышу. В этом доме кто-то жил, —
на подоконниках мезонина стояли цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом стоит
на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Марина вышла не очень эффектно: сначала
на стене, за стулом, мелькнула ее рука, отбрасывая черный занавес, потом явилась вся фигура, но —
боком; прическа ее зацепилась за что-то, и она так резко дернула рукою материю, что сорвала ее, открыв угол двери. Затем, шагнув вперед, она поклонилась, сказав...
— Уйди, — повторила Марина и повернулась
боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят
на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась
на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
По
бокам парадного крыльца медные и эмалированные дощечки извещали черными буквами, что в доме этом обитают люди странных фамилий: присяжный поверенный Я. Ассикритов, акушерка Интролигатина, учитель танцев Волков-Воловик, настройщик роялей и починка деревянных инструментов П. Е. Скромного, «Школа кулинарного искусства и готовые обеды
на дом Т. П. Федькиной», «Переписка
на машинке, 3-й этаж, кв.
Самгин еще в начале речи Грейман встал и отошел к двери в гостиную, откуда удобно было наблюдать за Таисьей и Шемякиным, — красавец, пошевеливая усами, был похож
на кота, готового прыгнуть. Таисья стояла
боком к нему, слушая, что говорит ей Дронов. Увидав по лицам людей, что готовится взрыв нового спора, он решил, что
на этот раз с него достаточно, незаметно вышел в прихожую, оделся, пошел домой.
Самгину все анекдоты казались одинаково глупыми. Он видел, что сегодня ему не удастся побеседовать с Таисьей, и хотел уйти, но его заинтересовала речь Розы Грейман. Роза только что пришла и, должно быть, тоже принесла какую-то новость, встреченную недоверчиво. Сидя
на стуле
боком к его спинке, держась за нее одной рукой, а пальцем другой грозя Хотяинцеву и Говоркову, она говорила...
Снег сыпался
на них с крыш, бросался под ноги, налетал с
боков, а солдаты шли и шли, утаптывая сугробы, шли безмолвно, неслышным шагом, в глубокой каменной канаве, между домов, бесчисленные окна которых ослеплены снегом.
По
бокам его двое солдат с винтовками, сзади еще двое, первые ряды людей почти сплошь вооружены, даже Аркадий Спивак, маленький фланговой первой шеренги, несет
на плече какое-то ружье без штыка.
— Раззянка-а! — кричал Федор Прахов, он стоял у первой ступени лестницы, его толкали вперед, ‹он› поворачивался
боком, спиной и ухитрялся оставаться
на месте, покрикивая, подмигивая кому-то...