Неточные совпадения
Когда говорили интересное и понятное, Климу было выгодно, что взрослые забывали о нем, но, если споры утомляли его, он тотчас
напоминал о
себе, и мать или отец изумлялись...
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это
напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с
собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим
напомнить учителю о
себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
Клим чувствовал
себя нехорошо, смятенно; раскрашенная река
напоминала ему гибель Бориса, в памяти назойливо звучало...
— Пора домой, Лида, — сказал он, сердито
напоминая о
себе.
Осторожно перекинулись незначительными фразами. Маргарита
напомнила ему, что он поступил с нею невежливо. Шли медленно, она смотрела на него искоса, надув губы, хмурясь; он старался говорить с нею добродушно, заглядывал в глаза ее ласково и соображал: как внушить ей, чтоб она пригласила его к
себе?
Самгин видел незнакомого; только глаза Дмитрия
напоминали юношу, каким он был за четыре года до этой встречи, глаза улыбались все еще той улыбкой, которую Клим привык называть бабьей. Круглое и мягкое лицо Дмитрия обросло светлой бородкой; длинные волосы завивались на концах. Он весело и быстро рассказал, что переехал сюда пять дней тому назад, потому что разбил
себе ногу и Марина перевезла его.
Дмитрий
напоминал сам
себе, глядя в потолок...
«Она — не даровита. Ее гимназические работы всегда правила Сомова», —
напомнил он
себе и, утешенный этим, крепко заснул.
«Этим надо гордиться», —
напомнил он
себе. Но все-таки ему было грустно.
«Я — не романтик», —
напомнил он
себе.
«Не нужно волноваться», — еще раз
напомнил он
себе и все более волновался, наблюдая, как офицер пытается освободить шпору, дергает ковер.
Чтобы
напомнить о
себе, Самгин сказал...
«Это ее назвал Усов бестолковой. Если она служит жандармам, то, наверное, из страха, запуганная каким-нибудь полковником Васильевым. Не из-за денег же? И не из мести людям, которые командуют ею. Я допускаю озлобление против Усовых, Властовых, Поярковых; она — не злая. Но ведь ничего еще не доказано против нее, —
напомнил он
себе, ударив кулаком по дивану. — Не доказано!»
«Нет доказательств, что она изменила, — еще раз
напомнил он
себе. — Есть только подозрения…»
— Вы не допускаете, что стреляли революционеры? — спросил он, когда слуга принес вино и ушел. Туробоев, наполняя стаканы, ответил равнодушно и как бы
напоминая самому
себе то, о чем говорит...
«Другого человека я осудил бы, разумеется, безжалостно, но ее — не могу! Должно быть, я по-настоящему привязался к ней, и эта привязанность — сильнее любви. Она, конечно, жертва», — десятый раз
напомнил он
себе.
«Испытанные политики, талантливые люди», —
напомнил он
себе. Но это утешило только на минуту.
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень
напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося с
собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
Сзади Самгиных шагал фельдшер Винокуров, он раза два
напомнил о
себе вслух...
«Я ни с кем и ни с чем не связан, —
напомнил он
себе. — Действительность мне враждебна. Я хожу над нею, как по канату».
Вином от нее не пахло, только духами. Ее восторг
напомнил Климу ожесточение, с которым он думал о ней и о
себе на концерте. Восторг ее был неприятен. А она пересела на колени к нему, сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
Это было давно знакомо ему и могло бы многое
напомнить, но он отмахнулся от воспоминаний и молчал, ожидая, когда Марина обнаружит конечный смысл своих речей. Ровный, сочный ее голос вызывал у него состояние, подобное легкой дремоте, которая предвещает крепкий сон, приятное сновидение, но изредка он все-таки ощущал толчки недоверия. И странно было, что она как будто спешит рассказать
себя.
«Все в мире стремится к более или менее устойчивому равновесию, —
напомнил он
себе. — Действительности дан революционный толчок, она поколебалась, подвинулась вперед и теперь…»
Но через несколько дней прошлое снова и очень бесцеремонно
напомнило о
себе.
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого человека заключала в
себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи,
напоминая горящий стог сена.
«Идол», —
напоминал он
себе.
Самгину действительность изредка
напоминала о
себе неприятно: в очередном списке повешенных он прочитал фамилию Судакова, а среди арестованных в городе анархистов — Вараксина, «жившего под фамилиями Лосева и Ефремова». Да, это было неприятно читать, но, в сравнении с другими, это были мелкие факты, и память недолго удерживала их. Марина по поводу казней сказала...
«Для дикарей и полудикарей, на деньги которых он живет и украшается», —
напомнил он
себе недавнее свое отношение к Парижу.
«Он чем-то
напоминает Бердникова», — предостерег
себя Самгин.
«Я тоже не решаю этих вопросов», —
напомнил он
себе, но не спросил — почему? — а подумал, что, вероятно, вот так же отдыхала французская провинция после 795 года.
«Попробуем еще раз
напомнить, что человек имеет право жить для
себя, а не для будущего, как поучают Чеховы и прочие эпигоны литературы, — решил он, переходя в кабинет.
«Надо искать работы», —
напоминал он
себе и снова двигался по бесчисленным залам Эрмитажа, рассматривая вещи, удовлетворяясь тем, что наблюдаемое не ставит вопросов, не требует ответов, разрешая думать о них как угодно или — не думать.
Когда он закуривал новую папиросу, бумажки в кармане пиджака
напомнили о
себе сухим хрустом. Самгин оглянулся — все вокруг было неряшливо, неприятно, пропитано душными запахами. Пришли двое коридорных и горничная, он сказал им, что идет к доктору, в 32-й, и, если позвонят из больницы, сказали бы ему.
Говорил он глядя в окно, в густо-серый сумрак за ним, на желтое, масляное пятно огня в сумраке. И говорил, как бы
напоминая самому
себе...
И, думая словами, он пытался представить
себе порядок и количество неприятных хлопот, которые ожидают его. Хлопоты начались немедленно: явился человек в черном сюртуке, краснощекий, усатый, с толстым слоем черных волос на голове, зачесанные на затылок, они придают ему сходство с дьяконом, а черноусое лицо
напоминает о полицейском. Большой, плотный, он должен бы говорить басом, но говорит высоким, звонким тенором...
«Конечно, это — другие люди, —
напомнил он
себе, но тотчас же подумал: — Однако с какой-то стороны они, пожалуй, интереснее. Чем? Ближе к обыденной жизни?»
Знакомые, любимые Варварой вещи приобрели приятно мягкие очертания, в углу задержался тусклый отблеск солнца и
напоминала о
себе вызолоченная фигурка Будды.
«Последние годы жизни Анфимьевны Варвара относилась к ней очень плохо, но Анфимьевна все-таки не ушла на другое место», —
напомнил он
себе и подумал, что Таисья могла бы научиться печатать на машинке Ремингтона.
О рабочем классе Клим Иванович Самгин думал почти так же мало, как о жизни различных племен, входивших в состав империи, — эти племена изредка
напоминали о
себе такими фактами, каково было «Андижанское восстание», о рабочих думалось, разумеется, чаще — каждый раз, когда их расстреливали.
«Я не первый раз вижу, как убивают», —
напомнил он
себе, но это не помогло, и, согнувшись над столом, он глотал остывший, противный чай, слушая пониженные голоса.
Самгин, как всегда, слушал, курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы, за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил, исчезал,
напоминая о кометах и о жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал
себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.