Неточные совпадения
Трудно
было понять, что говорит отец, он говорил так много и быстро, что слова его подавляли друг друга, а вся речь
напоминала о том, как пузырится пена пива или кваса, вздымаясь из горлышка бутылки.
Когда говорили интересное и понятное, Климу
было выгодно, что взрослые забывали о нем, но, если споры утомляли его, он тотчас
напоминал о себе, и мать или отец изумлялись...
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно
было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим
напомнить учителю о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него так, как будто он
был виноват в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы
напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет
напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим
был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
Не забыв свое намерение
быть «получше Ломоносова», он, изредка, хвастливо
напоминал об этом.
— Рыжий
напоминает мне тарантула. Я не видал этого насекомого, но в старинной «Естественной истории» Горизонтова сказано: «Тарантулы тем полезны, что,
будучи настояны в масле, служат лучшим лекарством от укусов, причиняемых ими же».
И почти приятно
было напомнить себе, что Макаров
пьет все больше, хотя становится как будто спокойней, а иногда так углубленно задумчив, как будто его внезапно поражала слепота и глухота.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы,
напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он
пьет, так должен и развратничать, это ясно.
— Но ведь Макаров тоже
будет в московском университете, —
напомнил Клим.
Самгин видел незнакомого; только глаза Дмитрия
напоминали юношу, каким он
был за четыре года до этой встречи, глаза улыбались все еще той улыбкой, которую Клим привык называть бабьей. Круглое и мягкое лицо Дмитрия обросло светлой бородкой; длинные волосы завивались на концах. Он весело и быстро рассказал, что переехал сюда пять дней тому назад, потому что разбил себе ногу и Марина перевезла его.
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть.
Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа,
напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
Она уже не шептала, голос ее звучал довольно громко и
был насыщен гневным пафосом. Лицо ее жестоко исказилось,
напомнив Климу колдунью с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его лицо, ему показалось, что в ее взгляде горит чувство злое и мстительное. Он опустил голову, ожидая, что это странное существо в следующую минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
Нехаева, в белом и каком-то детском платье, каких никто не носил, морщила нос, глядя на обилие пищи, и осторожно покашливала в платок. Она чем-то
напоминала бедную родственницу, которую пригласили к столу из милости. Это раздражало Клима, его любовница должна
быть цветистее, заметней. И
ела она еще более брезгливо, чем всегда, можно
было подумать, что она делает это напоказ, назло.
— Ты в те дни
был ненормален, — спокойно
напомнил Клим. — Мысль о бесцельности бытия все настойчивее тревожит людей.
«Этим надо гордиться», —
напомнил он себе. Но все-таки ему
было грустно.
— У нас
есть варварская жадность к мысли, особенно — блестящей, это
напоминает жадность дикарей к стеклянным бусам, — говорил Туробоев, не взглянув на Лютова, рассматривая пальцы правой руки своей. — Я думаю, что только этим можно объяснить такие курьезы, как вольтерианцев-крепостников, дарвинистов — поповых детей, идеалистов из купечества первой гильдии и марксистов этого же сословия.
Большой колокол
напомнил Климу Голову богатыря из «Руслана», а сутулый попик, в светлой пасхальной рясе, седовласый, с бронзовым лицом,
был похож на волшебника Финна.
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов.
Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана самовара, и это
напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
Клим Самгин попытался успокоиться,
напомнив себе, что, в сущности, у него
есть стержень: это его честное отношение к себе самому.
—
Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И
напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались каменными; тела, от головы до ног,
напоминали о самоварах, а ноги
были лишние для всадников.
Но из двери ресторана выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков в своей разлетайке, в одной руке он держал шляпу, а другую вытянул вперед так, как будто в ней
была шпага. О шпаге Самгин подумал потому, что и неожиданным появлением своим и всею фигурой Иноков
напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
Татарин
был длинный, с узким лицом, реденькой бородкой и
напоминал Ли Хунг-чанга, который гораздо меньше похож на человека, чем русский царь.
Прейс молчал, бесшумно барабаня пальцами по столу. Он
был вообще малоречив дома, высказывался неопределенно и не
напоминал того умелого и уверенного оратора, каким Самгин привык видеть его у дяди Хрисанфа и в университете, спорящим с Маракуевым.
В ней не осталось почти ничего, что
напоминало бы девушку, какой она
была два года тому назад, — девушку, которая так бережно и гордо несла по земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и
было сразу понятно — эта женщина знает: все, что бы она ни сделала, —
будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов блестела кожа ее холеных рук и, несмотря на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие глаза улыбались тоже дерзко.
Вошла Лидия, одетая в необыкновенный халатик оранжевого цвета, подпоясанный зеленым кушаком. Волосы у нее
были влажные, но от этого шапка их не стала меньше. Смуглое лицо ярко разгорелось, в зубах дымилась папироса, она рядом с Алиной
напоминала слишком яркую картинку не очень искусного художника. Морщась от дыма, она взяла чашку чая, вылила чай в полоскательницу и сказала...
— Первым сыном
Евы был Каин, — тихо
напомнила Лидия, поднялась и отошла к печке.
Самгин нашел, что и лицом и фигурой она
напоминает мать, когда той
было лет тридцать.
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по голове и он ждет еще удара.
Было жарко, горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это
напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
— Ведь я в Москве живу, —
напомнил Самгин, простился и пошел прочь быстро, как человек опоздавший. Он
был уверен, что если оглянется, то встретит взгляд Дунаева, эдакий прицеливающийся взгляд.
Самгин возвратился в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти
был необычно растянут, чудовищно вместителен, в пустоту его уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз
напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня
была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
Потом он должен
был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и
напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Легкий, шумный, он
был сильно надушен одеколоном и, одетый в широкий клетчатый костюм, несколько
напоминал клоуна.
Но тут он почувствовал, что это именно чужие мысли подвели его к противоречию, и тотчас же
напомнил себе, что стремление
быть на виду, показывать себя большим человеком — вполне естественное стремление и не
будь его — жизнь потеряла бы смысл.
Многократно и навязчиво повторялись сухое, длинное лицо Дьякона и круглое, невыразительное Митрофанова. Похожих на Дьякона
было меньше, и только один человек
напомнил Климу Дунаева.
Самгин пошел мыться. Но, проходя мимо комнаты, где работал Кумов, — комната
была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил дверь. Кумов стоял спиной к двери, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу и
напоминая фигуру повешенного. На скрип двери он обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое лицо его.
Она постепенно возбуждала в Самгине симпатию.
Было в ней нечто «митрофановское», располагающее к доверию, и
напоминала она какую-то несложную, честную машину.
На улице
было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли с крыш,
напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это
напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал с ноги, точно прирос к ней. В комнате сгущался кисловатый запах.
Было уже очень поздно, да и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.
Когда Муромский встал, он оказался человеком среднего роста, на нем
была черная курточка, похожая на блузу; ноги его, в меховых туфлях,
напоминали о лапах зверя. Двигался он слишком порывисто для военного человека. За обедом оказалось, что он не
пьет вина и не
ест мяса.
«Нет доказательств, что она изменила, — еще раз
напомнил он себе. —
Есть только подозрения…»
— Тимофей
был прав, — как бы
напоминая себе, что Варавка —
был.
Черноусый кавалерист запрокинулся назад, остановил лошадь на скаку, так, что она вздернула оскаленную морду в небо, высоко поднял шашку и заревел неестественным голосом,
напомнив Самгину рыдающий рев кавказского осла, похожий на храп и визг поперечной
пилы.
На Невском стало еще страшней; Невский шире других улиц и от этого
был пустынней, а дома на нем бездушнее, мертвей. Он уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна
быть земля, холодная плоть застывшей тьмы
была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней.
Напоминая раны, кровь, эти огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и
было в них что-то подстерегающее.
«Другого человека я осудил бы, разумеется, безжалостно, но ее — не могу! Должно
быть, я по-настоящему привязался к ней, и эта привязанность — сильнее любви. Она, конечно, жертва», — десятый раз
напомнил он себе.
К собору, где служили молебен, Самгин не пошел, а остановился в городском саду и оттуда посмотрел на площадь; она
была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья женщин очень
напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад
был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и кричал...
«Жажда развлечений, привыкли к событиям», — определил Самгин. Говорили негромко и ничего не оставляя в памяти Самгина; говорили больше о том, что дорожает мясо, масло и прекратился подвоз дров. Казалось, что весь город выжидающе притих. Людей обдувал не сильный, но неприятно сыроватый ветер, в небе являлись голубые пятна,
напоминая глаза, полуприкрытые мохнатыми ресницами. В общем
было как-то слепо и скучно.
Но чем дальше на площадь выползал черный Левиафан, тем более
было флагов, и теперь они уже
напоминали красную чешую на спине чудовища.
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень
напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно
было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице
было уже темно.