Неточные совпадения
Трудно
было понять, что говорит отец, он говорил так много и быстро, что слова его подавляли друг друга, а вся речь
напоминала о том, как пузырится пена пива или кваса, вздымаясь из горлышка бутылки.
Когда говорили интересное и понятное, Климу
было выгодно, что взрослые забывали
о нем, но, если споры утомляли его, он тотчас
напоминал о себе, и мать или отец изумлялись...
Но иногда рыжий пугал его: забывая
о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно
было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим
напомнить учителю
о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет
напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим
был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы
о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы,
напомнив себе
о Макарове, его угрюмых тревогах,
о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он
пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать
о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть.
Было утомительно и скучно отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа,
напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
— Ты в те дни
был ненормален, — спокойно
напомнил Клим. — Мысль
о бесцельности бытия все настойчивее тревожит людей.
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов.
Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки
о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана самовара, и это
напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла
о стекло.
—
Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И
напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались каменными; тела, от головы до ног,
напоминали о самоварах, а ноги
были лишние для всадников.
Но из двери ресторана выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков в своей разлетайке, в одной руке он держал шляпу, а другую вытянул вперед так, как будто в ней
была шпага.
О шпаге Самгин подумал потому, что и неожиданным появлением своим и всею фигурой Иноков
напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
Самгин возвратился в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти
был необычно растянут, чудовищно вместителен, в пустоту его уложились воспоминания
о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз
напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня
была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
Потом он должен
был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и
напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил
о царе Давиде, гуслях его и
о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
На улице
было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли с крыш,
напоминая шорох ночных бабочек
о стекло окна.
Когда Муромский встал, он оказался человеком среднего роста, на нем
была черная курточка, похожая на блузу; ноги его, в меховых туфлях,
напоминали о лапах зверя. Двигался он слишком порывисто для военного человека. За обедом оказалось, что он не
пьет вина и не
ест мяса.
«Жажда развлечений, привыкли к событиям», — определил Самгин. Говорили негромко и ничего не оставляя в памяти Самгина; говорили больше
о том, что дорожает мясо, масло и прекратился подвоз дров. Казалось, что весь город выжидающе притих. Людей обдувал не сильный, но неприятно сыроватый ветер, в небе являлись голубые пятна,
напоминая глаза, полуприкрытые мохнатыми ресницами. В общем
было как-то слепо и скучно.
Поручика в купе уже не
было,
о нем
напоминал запах коньяка, медный изогнутый прут и занавеска под столиком.
Вином от нее не пахло, только духами. Ее восторг
напомнил Климу ожесточение, с которым он думал
о ней и
о себе на концерте. Восторг ее
был неприятен. А она пересела на колени к нему, сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
«Все —
было, все — сказано». И всегда
будет жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль
о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома.
Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи,
напоминая горящий стог сена.
Самгину действительность изредка
напоминала о себе неприятно: в очередном списке повешенных он прочитал фамилию Судакова, а среди арестованных в городе анархистов — Вараксина, «жившего под фамилиями Лосева и Ефремова». Да, это
было неприятно читать, но, в сравнении с другими, это
были мелкие факты, и память недолго удерживала их. Марина по поводу казней сказала...
Она ушла во флигель, оставив Самгина довольным тем, что дело по опеке откладывается на неопределенное время. Так оно и
было, — протекли два месяца — Марина ни словом не
напоминала о племяннике.
Это
было очень красиво, грустно,
напомнило Самгину какие-то сказки, стихи
о лебедях, печальный романс Грига.
Когда он закуривал новую папиросу, бумажки в кармане пиджака
напомнили о себе сухим хрустом. Самгин оглянулся — все вокруг
было неряшливо, неприятно, пропитано душными запахами. Пришли двое коридорных и горничная, он сказал им, что идет к доктору, в 32-й, и, если позвонят из больницы, сказали бы ему.
— Тыл готовим, черт… Трехсотлетие-то для чего празднуется?
Напомнить верноподданным, сукиным детям,
о великих заслугах царей. Всероссийская торгово-промышленная выставка в Киеве
будет.
О рабочем классе Клим Иванович Самгин думал почти так же мало, как
о жизни различных племен, входивших в состав империи, — эти племена изредка
напоминали о себе такими фактами, каково
было «Андижанское восстание»,
о рабочих думалось, разумеется, чаще — каждый раз, когда их расстреливали.
— Приятно
было слышать, что и вы отказались от иллюзий пятого года, — говорил он, щупая лицо Самгина пристальным взглядом наглых, но уже мутноватых глаз. — Трезвеем. Спасибо немцам — бьют. Учат.
О классовой революции мечтали, а про врага-соседа и забыли, а он вот
напомнил.