Неточные совпадения
Клим огорченно чувствовал, что Кутузов слишком легко расшатывает его уверенность в себе, что этот человек насилует его, заставляя соглашаться с выводами,
против которых он, Клим Самгин,
мог бы возразить только словами...
— Индивидуалистическое настроение некоторых тоже не бесполезно,
может быть, под ним прячется Сократово углубление в самого себя и оборона
против софистов. Нет, молодежь у нас интересно растет и много обещает. Весьма примечательно, что упрямая проповедь Льва Толстого не находит среди юношей учеников и апостолов, не находит, как видим.
«Этот вышел из игры. И, вероятно, надолго. А — Маракуевы, Поярковы — что они
могут сделать
против таких вот? — думал он, наблюдая людей в ресторане. — Мне следует развлечься», — решил он и через несколько минут вышел на притихшую улицу.
«Опыт этого химика поставлен дерзко, но обречен на неудачу, потому что закон химического сродства даже и полиция не
может обойти. Если же совершится чудо и жандармерия, инфантерия, кавалерия встанут на сторону эксплуатируемых
против эксплуататоров, то — чего же лучше? Но чудес не бывает ни туда, ни сюда, ошибки же возможны во все стороны».
Самгин понимал, что говорит излишне много и что этого не следует делать пред человеком, который, глядя на него искоса, прислушивается как бы не к словам, а к мыслям. Мысли у Самгина были обиженные, суетливы и бессвязны, ненадежные мысли. Но слов он не
мог остановить, точно в нем,
против его воли, говорил другой человек. И возникало опасение, что этот другой
может рассказать правду о записке, о Митрофанове.
Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания на углу Невского, правый — в решетку сквера. Что они
могли сделать
против нескольких тысяч людей, стоявших на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
— Как же вы не понимаете, что церковь, отвергнутая вами, враждебная вам,
может поднять народ и
против вас?
Может! Нам, конечно, известно, что вы организуетесь в союзы, готовясь к самозащите от анархии…
Он чувствовал себя напряженно, туго заряженным и минутами боялся, что помимо его воли в нем
может что-то взорваться и тогда он скажет или сделает нечто необыкновенное и —
против себя.
Он снова заставил себя вспомнить Марину напористой девицей в желтом джерси и ее глупые слова: «Ношу джерси, потому что терпеть не
могу проповедей Толстого». Кутузов называл ее Гуляй-город. И,
против желания своего, Самгин должен был признать, что в этой женщине есть какая-то приятно угнетающая, теплая тяжесть.
«Он делает не то, что все, а
против всех. Ты делаешь, не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто живет страх пред жизнью, детский страх темноты, которую ты не
можешь, не в силах осветить. Да и мысли твои — не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за границу! Какому черту я продам, когда никто ничего не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то
против меня,
может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
— У нас некому выступить
против них; товарищ, который
мог бы сделать это достаточно солидно, — заболел.
— Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит. Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть бог, этого я уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот — как же это, время — бог и,
может быть, чудеса-то творит
против нас? Выходит, что бог —
против нас, — зачем же?
«Она очень свободно открывает себя предо мною. Я — ничего не
мог сказать ей о себе, потому что ничего не утверждаю. Она — что-то утверждает. Утверждает — нелепость. Возможно, что она обманывает себя сознательно, для того чтоб не видеть бессмыслицы. Ради самозащиты
против мелкого беса…»
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел
против Мадонны, соображая: что
мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось, а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в Берлине, а погода — еще хуже. От картин, от музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать. Слово «мать» потребовало наполнения.
«Приятельское, — мысленно усмехнулся Клим, шагая по комнате и глядя на часы. — Сколько времени сидел этот человек: десять минут, полчаса? Наглое и глупое предложение его не оскорбило меня, потому что не
могу же я подозревать себя способным на поступок
против моей чести…»
«Истина с теми, кто утверждает, что действительность обезличивает человека, насилует его. Есть что-то… недопустимое в моей связи с действительностью. Связь предполагает взаимодействие, но как я
могу… вернее: хочу ли я воздействовать на окружающее иначе, как в целях самообороны
против его ограничительных и тлетворных влияний?»
— Не верю, — крикнул Бердников. — Зачем же вы при ней, ну? Не знаете, скрывает она от вас эту сделку? Узнайте! Вы — не маленький. Я вам карьеру сделаю. Не дурачьтесь. К черту Пилатову чистоплотность! Вы же видите: жизнь идет от плохого к худшему. Что вы
можете сделать
против этого, вы?
«Возможен скандал», — сообразил Самгин и тоже ушел, вдруг почувствовав раздражение
против лектора, находя, что его фразы пошловаты и компрометируют очень серьезные, очень веские мысли. Он, Самгин,
мог бы сказать на темы, затронутые доцентом Пыльниковым, нечто более острое и значительное. Особенно раздражали: выпад
против критицизма и неуместная, глуповатая цитата из зеленой книжки.
Две первые раздражали его тяжелым, неуклюжим языком и мелочной, схоластической полемикой с двумя вторыми, Самгину казалось, что эти газетки бессильны, не
могут влиять на читателя так, как должны бы, форма их статей компрометирует идейную сущность полемики, дробит и распыляет материал, пафос гнева заменен в них мелкой, личной злобой
против бывших единомышленников.
— Вы — не
можете? Понимаю: вы противоположная сторона. Мы
против вас своего адвоката поставим.
«Революция силами дикарей. Безумие, какого никогда не знало человечество. И пред лицом врага. Казацкая мечта. Разин, Пугачев — казаки, они шли
против Москвы как государственной организации, которая стесняла их анархическое своеволие. Екатерина правильно догадалась уничтожить Запорожье», — быстро думал он и чувствовал, что эти мысли не
могут утешить его.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не
могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно
против этого говорят.
Узнал бригадир, что Митька затеял бунтовство, и вдвое
против прежнего огорчился. Бунтовщика заковали и увели на съезжую. Как полоумная, бросилась Аленка на бригадирский двор, но путного ничего выговорить не
могла, а только рвала на себе сарафан и безобразно кричала:
Но откупщик пользу того узаконения ощутил подлинно, ибо когда преемник Беневоленского, Прыщ, вместо обычных трех тысяч потребовал
против прежнего вдвое, то откупщик продерзостно отвечал:"Не
могу, ибо по закону более трех тысяч давать не обязываюсь".
И вот настала минута, когда эта мысль является не как отвлеченный призрак, не как плод испуганного воображения, а как голая действительность,
против которой не
может быть и возражений.
Одно, что я
могу сказать
против, это то, что, потеряв Marie, я говорил себе, что останусь верен ее памяти.