Неточные совпадения
Рассказывая, она крепко сжимала пальцы рук в кулачок и, покачиваясь, размеренно пристукивала кулачком по коленям своим. Голос ее звучал
все тише,
все менее оживленно, наконец она говорила как бы сквозь дрему и вызывала этим у Клима грустное чувство.
Она и Варавка становились
все менее видимы Климу, казалось, что они и друг с другом играют в прятки; несколько раз в день Клим слышал вопросы, обращенные к нему или к Малаше, горничной...
Уроки Томилина становились
все более скучны,
менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху с вышитым воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
— Этому вопросу нет места, Иван. Это — неизбежное столкновение двух привычек мыслить о мире. Привычки эти издревле с нами и совершенно непримиримы, они всегда будут разделять людей на идеалистов и материалистов. Кто прав? Материализм — проще, практичнее и оптимистичней, идеализм — красив, но бесплоден. Он — аристократичен, требовательней к человеку. Во
всех системах мышления о мире скрыты, более или
менее искусно, элементы пессимизма; в идеализме их больше, чем в системе, противостоящей ему.
Макаров вел себя с Томилиным
все менее почтительно; а однажды, спускаясь по лестнице от него, сказал как будто нарочно громко...
Все думалось о Маргарите, но эти думы, медленно теряя остроту, хотя и становились
менее обидными, но
все более непонятны.
Они
все более или
менее похожи на Кутузова, но без его смешного, мужицкого снисхождения к людям, понять которых он не может или не хочет.
Все такие речи были более или
менее знакомы и привычны; они не пугали, не раздражали, а в ответах Прейса было даже нечто утешительное.
Он говорил
все охотнее и
менее хрипло.
Все, что говорил Прейс, было более или
менее знакомо из книг, доводы и выводы которых хотя и были убедительны, но — не нужны Самгину.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов
все вообще мужчины мыслят более или
менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Она мешала Самгину обдумывать будущее, видеть себя в нем значительным человеком, который живет устойчиво, пользуется известностью, уважением; обладает хорошо вышколенной женою, умелой хозяйкой и скромной женщиной, которая однако способна говорить обо
всем более или
менее грамотно. Она обязана неплохо играть роль хозяйки маленького салона, где собирался бы кружок людей, серьезно занятых вопросами культуры, и где Клим Самгин дирижирует настроением, создает каноны, законодательствует.
Наблюдая за его действиями, Самгин подумал, что раньше
все это показалось бы ему смешным и не достойным человека, которому, вероятно, не
менее пятидесяти лет, а теперь вот, вспомнив полковника Васильева, он невольно и сочувственно улыбнулся дяде Мише.
Все люди более или
менее глупы, хвастуны, и каждый стремится хоть чем-нибудь подчеркнуть себя.
Он считал, что эта репутация стоит ему недорого, его отношение к людям принимало характер
все менее лестный для них, а роль покровителя выдумкам и заблуждениям людей очень увлекала Самгина.
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что
все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней,
менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
После каждого доклада он чувствовал себя умнее, значительней и чувствовал, что чем более красиво рисует он
все то, что видел, — тем
менее страшным становится оно для него.
Доктор, схватив шляпу, бросился вниз, Самгин пошел за ним, но так как Любомудров не повторил ему приглашения ехать с ним, Самгин прошел в сад, в беседку. Он вдруг подумал, что день Девятого января, несмотря на
весь его ужас, может быть
менее значителен по смыслу, чем сегодняшняя драка, что вот этот серый день более глубоко задевает лично его.
«Люди с каждым днем становятся
все менее значительными перед силою возбужденной ими стихии, и уже многие не понимают, что не они — руководят событиями, а события влекут их за собою».
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется,
менее ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат
весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
«
Все в мире стремится к более или
менее устойчивому равновесию, — напомнил он себе. — Действительности дан революционный толчок, она поколебалась, подвинулась вперед и теперь…»
Правительство прекращало издание сатирических журналов, закрывало газеты; организации монархистов начинали действовать
все более определенно террористически, реакция, принимая характер мстительного, слепого бешенства, вызывала не
менее бешеное, но уже явно слабеющее сопротивление ей.
Он сознавал, что Марина занимает первое место в его жизни, что интерес к ней растет, становится настойчивей, глубже, а она —
все менее понятна.
Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и
менее сочувственно принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по себе ее суждения далеко не всегда вызывали его сочувствие, чаще
всего они удивляли.
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился
все уже, но — спокойнее, события принимали
все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась
менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.
— Вы очень много посвящаете сил и времени абстракциям, — говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. —
Все, что мы знаем, покоится на том, чего мы никогда не будем знать. Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите, что это — бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или
менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к мысли, что мы — христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.
Память произвольно выдвинула фигуру Степана Кутузова, но сама нашла, что неуместно ставить этого человека впереди
всех других, и с неодолимой, только ей доступной быстротою отодвинула большевика в сторону, заместив его вереницей людей
менее антипатичных. Дунаев, Поярков, Иноков, товарищ Яков, суховатая Елизавета Спивак с холодным лицом и спокойным взглядом голубых глаз. Стратонов, Тагильский, Дьякон, Диомидов, Безбедов, брат Димитрий… Любаша… Маргарита, Марина…
— Я — оптимист. Я верю, что
все люди более или
менее, но всегда удачные творения величайшего артиста, которого именуем — бог!
Бердников
все время пил, подливая в шампанское коньяк, но не пьянел, только голос у него понизился, стал более тусклым, точно отсырев, да вздыхал толстяк
все чаще, тяжелей. Он продолжал показывать пестроту словесного своего оперения, но уже
менее весело и слишком явно стараясь рассмешить.
Кошмарное знакомство становилось
все теснее и тяжелей. Поручик Петров сидел плечо в плечо с Климом Самгиным, хлопал его ладонью по колену, толкал его локтем, плечом, радовался чему-то, и Самгин убеждался, что рядом с ним — человек ненормальный, невменяемый. Его узенькие, монгольские глаза как-то неестественно прыгали в глазницах и сверкали, точно рыбья чешуя. Самгин вспомнил поручика Трифонова, тот был
менее опасен, простодушнее этого.