Неточные совпадения
В пять минут Клим
узнал, что
Марина училась целый год на акушерских курсах, а теперь учится петь, что ее отец, ботаник, был командирован на Канарские острова и там помер и что есть очень смешная оперетка «Тайны Канарских островов», но, к сожалению, ее не ставят.
Науки не очень интересовали Клима, он хотел
знать людей и находил, что роман дает ему больше знания о них, чем научная книга и лекция. Он даже сказал
Марине, что о человеке искусство
знает больше, чем наука.
Он почему-то особенно не желал, чтоб о его связи с Нехаевой
узнала Марина, но ничего не имел против того, чтобы об этом
узнала Спивак.
— А что ты
знаешь о
Марине?
В Петербурге он
узнал, что
Марина с теткой уехали в Гапсаль.
— Ты
знаешь, что у
Марины был роман с Кутузовым? — спросил Самгин, улыбаясь.
— Да! —
знаешь, кого я встретила?
Марину. Она тоже вдова, давно уже. Ах, Клим, какая она! Огромная, красивая и… торгует церковной утварью! Впрочем — это мелочь. Она — удивительна! Торговля — это ширма. Я не могу рассказать тебе о ней всего, — наш поезд идет в двенадцать тридцать две.
Но Клим
узнал, это —
Марина Премирова, такая же монументальная, какой была в девицах; теперь она стала выше, стройнее.
— Ну, а — Дмитрий? — спрашивала
Марина. — Не
знаешь? Вот как. Да, да, Туробоева застрелили. Довертелся, — равнодушно прибавила она. — Нехаеву-то помнишь?
— Он из семьи Лордугина, — сказала
Марина и усмехнулась. — Не слыхал такой фамилии? Ну, конечно! С кем был в родстве любой литератор, славянофил, декабрист — это вы, интеллигенты, досконально
знаете, а духовные вожди, которых сам народ выдвигал мимо университетов, — они вам не известны.
Самгину неприятно было
узнать, что Лидия живет в этом городе, и захотелось расспросить о
Марине.
— Ну, — в привычках мысли, в направлении ее, — сказала
Марина, и брови ее вздрогнули, по глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты
знаешь, страстотерпец был и чувствовал себя жертвой миру, а супруг мой — гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения жизнью, а — духовных наслаждений.
— Этого я не
знаю, — сказала
Марина. — Курить хотите? Теперь — можно, я думаю. Знакомы?
— «Армия спасения».
Знаете: генерал Бутс и старые девы поют псалмы, призывая каяться в грехах… Я говорю — не так? — снова обратился он к
Марине; она ответила оживленно и добродушно...
Возможно, что
Марина — права, интеллигенция не
знает подлинной духовной жизни народа.
— Впрочем — я напрасно говорю, я
знаю: ты равнодушен ко всему, что не разрушение.
Марина сказала о тебе: «Невольный зритель…»
— Да, —
знаю, — сказала
Марина. — Лидии подробно известно это. — Встряхнув газету, как будто на ней осела пыль, она выговорила медленно, с недоумением...
Теперь она говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз
Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он
знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно говорить с нею о себе, да и попытки его рассказать себя он признал неудачными.
Они очень интересовались здоровьем
Марины, спрашивали о ней таинственно и влюбленно и смотрели на Самгина глазами людей, которые понимают, что он тоже все
знает и понимает.
— Еще лучше! — вскричала
Марина, разведя руками, и, захохотав, раскачиваясь, спросила сквозь смех: — Да — что ты говоришь, подумай! Я буду говорить с ним — таким — о тебе! Как же ты сам себя ставишь? Это все мизантропия твоя. Ну — удивил! А
знаешь, это — плохо!
— Пермякова и Марковича я
знал по магазинам, когда еще служил у
Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая — истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на коленях перед нею.
Возникало опасение какой-то утраты. Он поспешно начал просматривать свое отношение к
Марине. Все, что он
знал о ней, совершенно не совпадало с его представлением о человеке религиозном, хотя он не мог бы сказать, что имеет вполне точное представление о таком человеке; во всяком случае это — человек, ограниченный мистикой, метафизикой.
В двух последних парах он
узнал краснолицего свирепого дворника
Марины и полуумного сторожа Васю, которого он видел в Отрадном.
В этой женщине по ее костлявому лицу скелета Самгин
узнал горничную
Марины, — она освещала его огнем лампы, рука ее дрожала, и в темных впадинах испуганно дрожали глаза. Вбежал Захарий, оттолкнул ее и, задыхаясь, сердито забормотал...
Но он
знал, что заставляет себя думать об этих людях, для того чтоб не думать о
Марине. Ее участие в этом безумии — совершенно непонятно.
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала
Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного из них, она не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но,
знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
— Сегодня — неизвестно, а завтра — можно
узнать. Марина-то, наверно, гроши платит вам, а тут…
Покуривая, он снова стал читать план и нашел, что — нет, нельзя давать слишком много улик против Безбедова, но необходимо, чтоб он
знал какие-то Маринины тайны, этим знанием и будет оправдано убийство Безбедова как свидетеля, способного указать людей, которым
Марина мешала жить.
— Ты
знаешь, что
Марину убили?