Неточные совпадения
— Тетка права, — сочным голосом, громко и с интонациями деревенской девицы
говорила Марина, — город — гнилой, а люди в нем — сухие. И скупы, лимон к чаю режут на двенадцать кусков.
Он злился. Его раздражало шумное оживление
Марины, и почему-то была неприятна встреча с Туробоевым. Трудно было признать, что именно вот этот человек с бескровным лицом и какими-то кричащими глазами — мальчик, который стоял перед Варавкой и звонким голосом
говорил о любви своей к Лидии. Неприятен был и бородатый студент.
С
Мариной Туробоев
говорил, издеваясь над нею.
Ему вспомнилось, как однажды, войдя в столовую, он увидал, что
Марина, стоя в своей комнате против Кутузова, бьет кулаком своей правой руки по ладони левой,
говоря в лицо бородатого студента...
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали
Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом;
Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица,
говорил вполголоса...
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее речами, чувствовал, что растет. Его роман, конечно, был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него с любопытством и как бы поощрительно,
Марина стала
говорить еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и смотрел на
Марину, обиженно мигая.
У него немножко шумело в голове и возникало желание заявить о себе; он шагал по комнате, прислушиваясь, присматриваясь к людям, и находил почти во всех забавное: вот
Марина, почти прижав к стене светловолосого, носатого юношу,
говорит ему...
Разгорячась, он сказал брату и то, о чем не хотел
говорить: как-то ночью, возвращаясь из театра, он тихо шагал по лестнице и вдруг услыхал над собою, на площадке пониженные голоса Кутузова и
Марины.
— Я здесь с утра до вечера, а нередко и ночую; в доме у меня — пустовато, да и грусти много, —
говорила Марина тоном старого доверчивого друга, но Самгин, помня, какой грубой, напористой была она, — не верил ей.
А
Марина, крепко обняв Дуняшу,
говорила...
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания
говорить. В поучениях
Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться.
Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
«Черт меня дернул
говорить с нею! Она вовсе не для бесед. Очень пошлая бабенка», — сердито думал он, раздеваясь, и лег в постель с твердым намерением завтра переговорить с
Мариной по делу о деньгах и завтра же уехать в Крым.
— А сам ты как думаешь? — спросил Клим; он не хотел
говорить о политике и старался догадаться, почему
Марина, перечисляя знакомых, не упомянула о Лидии?
Магазин
Марины был наполнен блеском еще более ослепительным, как будто всю церковную утварь усердно вычистили мелом. Особенно резал глаза Христос, щедро и весело освещенный солнцем, позолоченный, кокетливо распятый на кресте черного мрамора.
Марина продавала старику в полушубке золотые нательные крестики, он задумчиво пересыпал их из горсти в горсть, а она
говорила ему ласково и внушительно...
Тем же ласковым тоном, каким она
говорила с покупателем,
Марина сказала Самгину...
Затем басок стал
говорить потише, а
Марина твердо сказала...
Самгин слушал и улыбался. Красавец Миша внес яростно кипевший самовар и поглядел на гостя сердитым взглядом чернобровых глаз, — казалось, он хочет спросить о чем-то или выругаться, но явилась
Марина,
говоря...
— Ну, а кто — не жертва ему? — спросила
Марина и вдруг сочно рассмеялась, встряхнув головою так, что пышные каштановые волосы пошевелились, как дым. Сквозь смех она
говорила...
Но
говорить он не мог, в горле шевелился горячий сухой ком, мешая дышать; мешала и
Марина, заклеивая ранку на щеке круглым кусочком пластыря. Самгин оттолкнул ее, вскочил на ноги, — ему хотелось кричать, он боялся, что зарыдает, как женщина. Шагая по комнате, он слышал...
Говоря, она одевалась. Вышли на двор.
Марина заперла железную дверь большим старинным ключом и спрятала его в муфту. Двор был маленький, тесный, и отовсюду на него смотрели окна, странно стесняя Самгина.
— Безбедов, Валентин Васильевич, — назвала
Марина, удивительно легко оттолкнув его. Безбедов выпрямился, и Самгин увидал перед собою широколобое лицо, неприятно обнаженные белки глаз и маленькие, очень голубые льдинки зрачков.
Марина внушительно
говорила, что Безбедов может дать мебель, столоваться тоже можно у него, — он возьмет недорого.
Марина молча погладила его плечо, но он уже не смотрел на нее,
говоря...
«Кошмар, — думал он, глядя на
Марину поверх очков. — Почему я так откровенно
говорю с ней? Я не понимаю ее, чувствую в ней что-то неприятное. Почему же?» Он замолчал, а
Марина, скрестив руки на высокой груди, сказала негромко...
Самгин слушал и ждал, когда он начнет
говорить о
Марине.
Самгину показалось, что глаза
Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним,
говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни…
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то
говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели.
Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала
Марина, выговорив слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она
говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она показывает, что на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся перед нею.
Ушел в спальню, разделся, лег, забыв погасить лампу, и, полулежа, как больной, пристально глядя на золотое лезвие огня, подумал, что
Марина — права, когда она
говорит о разнузданности разума.
Но, находясь в грязненькой, полутемной комнате регистратуры, он увидел пред собой розовощекого маленького старичка, старичок весело улыбался, ходил на цыпочках и симпатично
говорил мягким тенорком. Самгин не мог бы объяснить, что именно заставило его попробовать устойчивость старичка. Следуя совету
Марины, он сказал, что занимается изучением сектантства. Старичок оказался не трудным, — внимательно выслушав деловое предложение, он сказал любезно...
— Ты
говоришь точно о детских шалостях, — заметил он;
Марина усмехнулась...
«Действительно, — когда она
говорит, она кажется старше своих лет», — подумал он, наблюдая за блеском ее рыжих глаз; прикрыв глаза ресницами,
Марина рассматривала ладонь своей правой руки. Самгин чувствовал, что она обезоруживает его, а она, сложив руки на груди, вытянув ноги, глубоко вздохнула,
говоря...
Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо
Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда левый глаз ее блестит хитро. То, что
говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так
говорит?
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что
говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее слов — не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров
говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей
Марины.
«Надо
поговорить с Безбедовым о
Марине, непременно».
Связи между этими словами и тем, что она
говорила о Лидии, Самгин не уловил, но слова эти как бы поставили пред дверью, которую он не умел открыть, и — вот она сама открывается. Он молчал, ожидая, что сейчас
Марина заговорит о себе, о своей вере, мироощущении.
— Да, пожалуйста, я вас очень прошу, — слишком громко сказал Турчанинов, и у него покраснели маленькие уши без мочек, плотно прижатые к черепу. — Я потерял правильное отношение к пространству, — сконфуженно сказал он, обращаясь к
Марине. — Здесь все кажется очень далеким и хочется
говорить громко. Я отсутствовал здесь восемь лет.
— «Армия спасения». Знаете: генерал Бутс и старые девы поют псалмы, призывая каяться в грехах… Я
говорю — не так? — снова обратился он к
Марине; она ответила оживленно и добродушно...
Миша позвал к чаю,
Марина и парижанин ушли, Самгин остался и несколько минут шагал по комнате, встряхивая легкие слова парижанина. Когда он пришел к Безбедову, —
Марина разливала чай, а Турчанинов
говорил Валентину...
Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов — в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался менее нелепым — осанистым, серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он
говорил, не очень уверенно...
— Вот какие мы, — откликнулась
Марина, усаживая ее рядом с собою и
говоря: — А я уже обошла дом, парк; ничего, — дом в порядке, парк зарос всякой дрянью, но — хорошо!
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом с
Мариной казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то мягкий басок, а Лидия
говорила жестяные слова...
И, улыбаясь навстречу Турчанинову, она осыпала его любезностями. Он ответил, что спал прекрасно и что все вообще восхитительно, но притворялся он плохо, было видно, что
говорит неправду. Самгин молча пил чай и, наблюдая за
Мариной, отмечал ее ловкую гибкость в отношении к людям, хотя был недоволен ею. Интересовало его мрачное настроение Безбедова.
— Впрочем — я напрасно
говорю, я знаю: ты равнодушен ко всему, что не разрушение.
Марина сказала о тебе: «Невольный зритель…»
«Вот как
говорит Марина про меня…»
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые
говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что
говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам
Марины.
— Зотиха,
Марина Петровна, указала нам, —
говорили они, и чувствовалось, что для этих людей
Марина — большой человек. Он объяснял это тем, что захолустные, полудикие люди ценят ее деловитый ум, ее знание жизни.
В другой раз она долго и туманно
говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные моменты в религии и что это, вероятно, физиологическое желание здоровой женщины поболтать на острую тему. В общем он находил, что размышления
Марины о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
Теперь она
говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз
Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно
говорить с нею о себе, да и попытки его рассказать себя он признал неудачными.
Марина сказала, что Коптев был близким приятелем ее супруга и что истцы лгут,
говоря, будто завещатель встречался с нею только дважды.
Он был не очень уверен в своей профессиональной ловкости и проницательности, а после визита к девице Обоимовой у него явилось опасение, что
Марина может скомпрометировать его, запутав в какое-нибудь темное дело. Он стал замечать, что, относясь к нему все более дружески,
Марина вместе с тем постепенно ставит его в позицию служащего, редко советуясь с ним о делах. В конце концов он решил серьезно
поговорить с нею обо всем, что смущало его.