Неточные совпадения
На Варавку
кричала Мария Романовна, но сквозь ее сердитый
крик Клим слышал упрямый голос докторши...
— Уничтожай его! —
кричал Борис, и начинался любимейший момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их
на диван, а они, снова наскакивая
на него, тыкали пальцами ему в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые
крики Глафиры...
Глубже и крепче всего врезался в память образ дьякона. Самгин чувствовал себя оклеенным его речами, как смолой. Вот дьякон, стоя среди комнаты с гитарой в руках, говорит о Лютове, когда Лютов, вдруг свалившись
на диван, — уснул, так отчаянно разинув рот, как будто он
кричал беззвучным и тем более страшным
криком...
— Н-нет, братья, — разрезал воздух высокий, несколько истерический
крик. Самгин ткнулся в спину Туробоева и, приподнявшись
на пальцах ног, взглянул через его плечо, вперед, откуда
кричал высокий голос.
— Отец мой лоцманом был
на Волге! —
крикнула она, и резкий
крик этот, должно быть, смутил ее, — она закрыла глаза и стала говорить быстро, невнятно.
Сотни рук встретили ее аплодисментами,
криками; стройная, гибкая, в коротенькой до колен юбке, она тоже что-то
кричала, смеялась, подмигивала в боковую ложу, солдат шаркал ногами, кланялся, посылал кому-то воздушные поцелуи, — пронзительно взвизгнув, женщина схватила его, и они, в профиль к публике, делая
на сцене дугу, начали отчаянно плясать матчиш.
Самгин вспомнил наслаждение смелостью, испытанное им
на встрече Нового года, и подумал, что, наверное, этот министр сейчас испытал такое же наслаждение. Затем вспомнил, как укротитель Парижской коммуны, генерал Галифе, встреченный в парламенте
криками: «Убийца!» — сказал, топнув ногой: «Убийца? Здесь!» Ой, как
закричали!
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол
на колокольню;
криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит
на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни»,
кричит ура.
— Хлеба! Хлеба! — гулко
кричали высокие голоса женщин. Иногда люди замедляли шаг, даже топтались
на месте, преодолевая какие-то препятствия
на пути своем, раздавался резкий свист,
крики...
Неточные совпадения
— Нет, это ужасно! Я умру, умру! Поди, поди! —
закричала она, и опять послышался тот же ни
на что не похожий
крик.
Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря
на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом
кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей
на шее.
Все, не исключая и самого кучера, опомнились и очнулись только тогда, когда
на них наскакала коляска с шестериком коней и почти над головами их раздалися
крик сидевших в коляске дам, брань и угрозы чужого кучера: «Ах ты мошенник эдакой; ведь я тебе
кричал в голос: сворачивай, ворона, направо!
— Пустите меня, я сам! курточку разорвете! —
кричала несчастная жертва. Но эти
крики отчаяния еще более воодушевляли нас; мы помирали со смеху; зеленая курточка трещала
на всех швах.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались
на шум и
крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью,
кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».