Неточные совпадения
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных
гробов. Проплыла стена фабрики, десятки
красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Пышно украшенный цветами, зеленью, лентами, осененный
красным знаменем
гроб несли на плечах, и казалось, что несут его люди неестественно высокого роста. За
гробом вели под руки черноволосую женщину, она тоже была обвязана, крест-накрест,
красными лентами; на черной ее одежде ленты выделялись резко, освещая бледное лицо, густые, нахмуренные брови.
Шествие замялось. Вокруг
гроба вскипело не быстрое, но вихревое движение, и
гроб — бесформенная масса
красных лент, венков, цветов — как будто поднялся выше; можно было вообразить, что его держат не на плечах, а на руках, взброшенных к небу. Со двора консерватории вышел ее оркестр, и в серый воздух, под низкое, серое небо мощно влилась величественная музыка марша «На смерть героя».
Самгин смотрел на плотную, празднично одетую массу обывателей, — она заполняла украшенную молодыми березками улицу так же плотно, густо, как в Москве, идя под
красными флагами, за
гробом Баумана, не видным под лентами и цветами.
Вот, наконец, десятки тысяч москвичей идут под
красными флагами за
красным, в цветах,
гробом революционера Николая Баумана, после чего их расстреливают.
— Уж они знают — как. В карты играете? Нет. Это — хорошо. А то вчера какой-то болван три вагона досок проиграл: привез в подарок «
Красному Кресту», для
гробов, и — проиграл…
Неточные совпадения
Посреди пятидесяти или шестидесяти лодок медленно плыли две огромные, крытые лодки или барки, как два
гроба, обтянутые, как
гробы же,
красной материей, утыканные золочеными луками, стрелами, пиками и булавами.
Совсем, так-таки совсем был институтский Малек-Адель: вот сейчас поцелует, завернется
красным плащом и, улегшись в мусульманскую гробницу, скажет: «плачь обо мне, прекрасная христианка, и умри на моем
гробе».
Для дня рождения своего, он был одет в чистый колпак и совершенно новенький холстинковый халат; ноги его, тоже обутые в новые
красные сафьяновые сапоги, стояли необыкновенно прямо, как стоят они у покойников в
гробу, но больше всего кидался в глаза — над всем телом выдавшийся живот; видно было, что бедный больной желудком только и жил теперь, а остальное все было у него парализовано. Павла вряд ли он даже и узнал.
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку
гроба с венками в
красных лентах. Люди дружно сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий полицейский офицер с густыми черными усами на
красном лице быстро шел в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим голосом:
Весь облитый слезами, Ахилла обтер бумажным платком покрытый
красными пятнами лоб и судорожно пролепетал дрожащими устами: «В мире бе и мир его не позна»… и вдруг, не находя более соответствующих слов, дьякон побагровел и, как бы ловя высохшими глазами звуки, начертанные для него в воздухе, грозно воскликнул: «Но возрят нань его же прободоша», — и с этим он бросил горсть земли на
гроб, снял торопливо стихарь и пошел с кладбища.